Я растерялась, но письмо успела припрятать в заветный кармашек. Только через несколько минут, когда Ольгерд принялся стягивать камзол, рассудок, наконец, осознал – эту ночь мне придется провести с мужем! И благодарить за эту милость надо было не иначе, как тетю Лигию! Я еще дожевывала эту мысль, с каким-то отрешением наблюдая, как Ольгерд снимал рубашку, а затем – брюки. Он стоял уже в одном исподнем – хлопковых серых кальсонах, и только тогда сердце в груди заворочалось тревожно и больно. Перед глазами встал тот странный сон, когда я лежала без памяти. И то, что Амалия обещала помочь асьтаху расправиться со мной.
Холодея и чувствуя, как к горлу подступает дурнота, я отступила к кровати, уперлась в нее и раскашлялась.
- Можешь не беспокоиться, - равнодушно отозвался Ольгерд. – Никакие нравоучения старой тетки не заставят меня прикоснуться к тебе.
Он подошел к шкафу, добыл оттуда клетчатый плед и направился к креслу. Устроившись в нем поудобнее, накрылся и закрыл глаза.
- Не забудь задуть свечи. Мне при свете кошмары снятся, - пробормотал Ольгерд и тут же засопел.
А я всё еще унимала кашель, отмечая, что и к тете Лигии у него не осталось ни капли не то что любви – уважения.
Сначала я хотела лечь одетой, но потом задумалась – а почему должна путаться в юбках из-за какого-то нелепого стыда? Страха? Пусть только попробует меня тронуть! А спать я лягу в ночнушке! Как раз имелась нужная – хлопковая, длинная, с вышитыми барашками на воротнике и рядом пуговиц. Раньше я надевала ее зимой, спасаясь от холода, но и теперь она пришлась как нельзя кстати.
Уже засыпая, я вдруг принялась думать об Ольгерде. Не о том, во что он превратился, а о том, каким он был. И только сейчас приходила к мысли, что просто так ради нового чувства Ольгерд не изменился бы настолько. Он стал груб, жесток, развязен, но глаза порой выдавали его прежнего. Стоило только вспомнить, какая борьба шла у него, когда он пытался меня ударить. А когда стрелял? Да он же был просто околдован – не иначе! Но почему раньше сумел избежать сетей Амалии? Ведь он-то знал ее, как облупленную - кузина ведь! Ответ лежал где-то совсем рядом, а я никак не могла до него докопаться, а потом и вовсе перестала думать – уснула.
Очнулась от чьего-то настойчивого дыхания. Кто-то сопел мне прямо в ухо. Я открыла глаза и застыла с открытым ртом, ибо от страха не смогла даже закричать. Надо мной нависал Ольгерд – взмыленный и взъерошенный. Лунный свет, пробивавшийся сквозь прикрытые занавески, полосовал ему спину серебром. И благодаря нему я могла рассмотреть лицо супруга – безучастное с плотно прикрытыми глазами. Он спал! Но это не мешало ему трогать меня там, где он еще недавно обещал никогда не прикасаться!
Ольгерд одной рукой уперся в кровать, другой же гладил меня по голой коленке. Ночнушка оказалась задранной до пупка, так что кроме панталон моего стыда больше ничего не прикрывало. От такой наглости кровь прилила к щекам, грудь надулась злостью.
- Убирайся! – зашипела я, пытаясь скинуть Ольгерда. – Слышишь?
Но он не слышал, да и моих стараний, похоже, не замечал. Его ладонь уже ползла выше и никакие потуги не могли сбить ее с пути. Я еще силилась вырваться, но руки стали непослушными. Они налились тяжестью и не желали подниматься. Меня будто парализовало, либо какой-то злой шутник пришил их к кровати. Ноги тоже едва двигались. Я завопила от отчаяния, но в ответ раздался лишь сдавленный смешок из-за двери. Амалия! Теперь некому было оградить меня от ее козней, и она не преминула этим воспользоваться.
Между тем Ольгерд добрался до панталон, потянул их вниз. Я пыхтела, заливалась стыдом и отвращением, но по-прежнему оставалась беспомощной. По щекам потекли злые слезы – я не хотела этого! Меня брали силой – низко, связанную по рукам и ногам, а я ничего не могла сделать. Даже закричи я во всё горло – никто не поспешит на помощь. Мы ведь были мужем и женой, и для всех остальных в происходящем не было ничего предосудительного, ничего грязного. Но не для меня! Я выла, дергалась, трясла головой, потом принялась звать Ольгерда – вдруг он всё-таки очнется и одумается? Но всё – тщетно.
Мои попытки только задорили его. На сонном лице выступила злорадная улыбка, хотя глаза так и не открылись. Ольгерд стянул с меня панталоны и отбросил их, потом снял с себя кальсоны – я зажмурилась. В бесстыдстве обнаженной плоти он был страшен, как злой дух! И тут я поняла, что тетин совет закрыть глаза, когда станет совсем страшно, оказался несостоятельным. Мне стало еще хуже – сердце надрывалось, волосы в один миг стали сырыми от пота. То ли кашель, то ли озноб бил меня, содрогая нутро. Когда Ольгерд навалился на меня сверху, я уже плохо соображала. Как в тумане чувствовала, как он разводит мне ноги в стороны и…