- Биргит?
Мне снова стало страшно – зачем она тут? Я и раньше видела ее во снах, но никогда еще сестренка не вызывала у меня оторопи. В голову так и напрашивался вопрос – а Биргит ли это?
Она же положила мне руку на коленку и склонилась, будто хотела разглядеть как следует мое лицо. А может, хотела дать мне рассмотреть себя? Убедить, что всё в порядке? Сейчас ее глаза успокоили бы – теплые и родные. Но я по-прежнему не могла их рассмотреть, хотя она была так близко, что перехватывало горло от волнения. И еще – страха.
Биргит тряхнула головой, потом ухмыльнулась и рывком прижалась к моим губам своими! Рот обожгло холодом, нёбо закололо, язык опух. Всё внутри меня задергалось и закричало, но освободиться или даже отодвинуться не получалось – крепко держали тонкие пальцы. Я замычала, задергалась, пытаясь хотя бы увернуться от студеного поцелуя, но ничего не вышло. Зато теперь мне, наконец, удалось рассмотреть ее глаза – пустые черные прогалины, горящие ненасытной страстью.
Я забилась, пытаясь лягнуть то, что воспользовалось чужим обличьем, чтобы добраться до меня, но снова потерпела неудачу. То, что притворялось Биргит, не отрываясь от моих губ, загоготало и заухало, будто у этого нечто с боков было еще по паре ртов. А потом оно сморгнуло, и тогда никакие капканы и поцелуи не смогли удержать моих воплей. Я орала дурниной, уже понимая, что просыпаюсь. Глаза у этого существа оказались не просто пустыми, они были мертвыми и никак не хотели отпускать меня из сна.
Глава 25
Кто-то сопел рядом, и я принялась лягать его. Глаза никак не хотели открываться, зато хорошо работали кулаки.
- Тише, тише… - зашептал знакомый голос в самое ухо. Потом кто-то принялся гладить меня по голове.
Я не сразу поняла - кто. Сначала еще несколько раз ткнула сжатым кулаком в него, а потом опомнилась – Велимир! Веки тут же поднялись, и я увидела его – с распущенными волосами, бежавшими по плечам вороным шелком, в тонкой ситцевой сорочке и нижнем нательном белье. Одной рукой он тряс меня за плечо, другой – гладил по растрепанным волосам.
- Наконец-то! – на выдохе произнес Велимир. – Эрвин говорил, что ты неспокойно спишь, но чтобы так кричать…
Я попыталась привстать, но тут же повалилась обратно в кресло. Оказывается, я так и задремала в нем в неудобной позе. И теперь поплатилась за это: шея затекла, а спина ныла и не желала разгибаться. И только тут запоздало закрутилось в мозгу, что сейчас ночь, я в своей комнате в сонном виде, а Велимир нависал надо мной в исподнем. Хорошо еще, я сама была одета. Иначе прожгла бы кресло от стыда и свалилась на холодный пол.
- Я стучал, - словно подслушав мои мысли, сказал он, поднимая согнутые в локтях руки вверх. – Но знаешь, ты так кричала… Я бы и двери вышиб, будь они заперты, чтобы спасти тебя. Не знаю, уж отчего, но даже и знать не хочу! Ворвался бы и растерзал любого, кто решился бы причинить тебе вред.
Я тоже не хотела вспоминать нечто, притворившееся моей любимой Биргит. Сейчас вообще не понимала – как могла спутать ее с этим чудовищем? Постепенно сон оставлял меня, уступая голову здравому рассудку. Правда, и он продержался недолго. Тут же юркнул в сторону, стоило заглянуть в блестевшие в глазах Велимира искры. Только сейчас доходил до меня смысл его слов, от которых щеки знакомо обдало теплом. Я попыталась улыбнуться, но вместо этого раскашлялась от волнения.
Ночь, мы наедине… И он – не одет…
У меня пересохло в горле, сердце забилось натужно, будто совершало разгон, чтобы вырваться из груди на вольный воздух. Велимир провел ладонью по моей щеке, остановился на подбородке. Заглянул в глаза, запрокидывая мне голову. Чернота его зрачков завораживала, заставляла внутри тлеть чему-то странному, тягостному, но вместе с тем – сладкому. Что-то похожее я уже испытывала, когда он прижимал меня тогда, в парке. Сейчас же ощущение ширилось и разрасталось, захватывая без остатка.
Из потаенного угла очнувшийся было рассудок пискнул, что надо отодвинуться, отвести глаза, что это – стыдно, но кто же его слушал? Вырываться мне не хотелось. Ни взывать к совести Велимира, ни отпихивать его. Наоборот, желание тянуться ему навстречу, прижаться к проглядывавшей сквозь прорезь сорочки груди с черными завитками волос распирало. И никакие другие мысли не могли пробиться сквозь его плен.