Я вспыхнула.
- Я не сделала ничего дурного, - процедила ледяным тоном. Совесть заворочалась, подсовывая воспоминания о поцелуе с Велимиром, но я не дала ей права вмешиваться. Я уже плохо себя держала. Какой там этикет? Какие там правила хорошего тона? Меня несло, как пришпоренную кобылу – будь хоть пропасть перед глазами, не остановилась бы! – И хотелось бы напомнить, что это не я поселилась в чужой комнате и носила тут чужие вещи. Вижу, вы не удивлены? Что ж, похоже, в этом доме Амалии разрешено всё! Удивляет только, как можно так слепо верить женщине, о связи с которой вы сами когда-то меня ограждали!
Ольгерд слушал, не перебивая. Только то стискивал зубы, то сжимал кулаки. Он не сводил с меня напряженного взгляда, от которого сердце заходилось обидой и злостью. У него на лбу выступили капли пота, а губы дрожали.
- Только эти два месяца рядом были не вы! – выпалил он, когда я замолчала, переводя дыхание. – Не вы! И не вам судить, кому что позволено в этом доме!
Я ядовито хмыкнула.
- Вижу, вы быстро утешились, после потери…
- Молчите! Вы ничего не знаете! Как вы можете судить? Вы… Да у Амалии больше общего с Биргит, чем у вас – единокровной сестры!
- Хотелось бы знать – что? Я не вижу никакого сходства. Она и ногтя…
Он снова перебил, дернул плечом.
- У нее глаза Биргит, и такое же доброе сердце! А у вас… Вы! Вы мне противны!
- Выходит, Амалия вам гораздо приятнее. - Я прогорала. Огонь гнева угасал, оставляя после себя пепел разочарования. – И ей в этом доме позволено всё.
Он кивнул. Вот так – спокойно и твердо. Я с трудом проглотила накатившую дурноту, укрепилась. Не хватало и правда шлепнуться в обморок!
- Так что же? – почти просипела севшим голосом. - Мне уйти? Может, прикажете ночевать на кухне? Или вовсе убираться со двора?
Он прищурился, скривил губы, а потом ударил словами так, что и пощечин не нужно было.
- Я думаю, вы это заслужили. Но данное слово держит крепче, чем мне бы хотелось. И только ради памяти той, чье имя вы не заслуживаете даже произносить, я буду вас терпеть!
Дыхание мое сбилось окончательно. Хватая ртом воздух, будто каждый вдох был последним, я с трудом подобрала нужные слова. В груди было пусто, холодно. Сердце там точно не стучало.
- Женитесь, значит, вопреки желаниям… - я перевела дух, а потом выпалила что-то уж совсем несуразное. - Что ж, мне составит немало радости знать, что я испорчу вашу с Амалией счастливую жизнь!
Я проиграла, и теперь напоследок плюнула победителю в лицо. Глупый поступок, да, но совладать с собой не смогла.
- Жаль, что я узнал вас слишком поздно, чтобы повернуть назад, - с тоской вдруг произнес он.
Да так, что внутри снова задергалось сердце – жалостливо. Я вдруг забыла всё, что только что наговорила ему, снедаемая одним желанием – кинуться, прижаться к его груди и рыдать, захлебываясь слезами. Просить прощения, умолять, чтобы он выслушал меня… Куда там! Ноги окаменели, руки прилипли к бокам.
- Вы можете жить здесь, но знайте, что за каждым вашим шагом будут следить. И когда вы оступитесь… а я не сомневаюсь, что это случиться, я буду считать себя свободным от клятв.
Минувшая слабость растворилась без остатка. Во мне снова зашевелилась ярость.
- Конечно, а как же иначе. Не удивлюсь, если ваша дражайшая Амалия и будет соглядатаем! Мало того, что она… - Я хотела выпалить «колдунья», но что-то не дало мне говорить, буквально залепляло рот. - Мало того… По ее милости я…
Ольгерд смотрел насмешливо – не было больше в нем ни тоски, ни гнева. Он потешался надо мной и не хотел скрывать этого. Так и не дождавшись, когда я договорю, он резко развернулся и направился к распахнутой двери.
- Идите! – кричала я вслед. – Не представляете, как я рада! Ведь теперь свадьба состоится не скоро, вам ведь надо успеть уличить меня в предательстве, измене! Так знайте – вам придется состариться, так и не насладившись своей Амалией! Если вы, конечно, соблюдали добродетель, которой требуете теперь от меня!
Он даже не повернул головы. Зато в открытую дверь влетела вихрем тетя Верджин со свертками и открытым ртом.