Я не заметила, как глаза закрылись и перед ними поплыли сначала темнота с яркими желтыми пятнами, а потом – майорат Вежличей. Я шагала по коридору, слышала знакомый поросячий гогот портретов и…
- Иветта?
Сквозь сон показалось - кто-то стучал в дверь.
- Иветта? Ты спишь?
Ну, конечно же, да – ведь ночь на дворе, даже луны – и то не видно. Но вслух я не могла сказать ни слова. Даже промычать что-нибудь нечленораздельное и тем прогнать настырного и развязного визитера, и то не выходило.
- И-иве-этта?..
Голос стих, а потом кто-то дернул дверь. Вот когда сон слетел с меня, как по мановению волшебной палочки. Не только потому, что я узнала голос Эдуарда. Гораздо больше поразила наглость непрошенного гостя – он рвался в комнату! Несмотря на то, что не получил ответа! Убедился, выходит, что я сплю и вместе с тем решил этим воспользоваться! Какая наглость! Какая низость! Я захлебывалась негодованием, но вслух не могла произнести ничего, будто рот закрыли на замок.
Продолжи Партенн-старший штурм, я бы соскочила с кровати, резко распахнула дверь и надавала бы ему оплеух – не посмотрела бы, что он старше и именитее. Но за дверью всё стихло. Похоже, Эдуард не ожидал, что у меня заперто, и поспешил скрыться, пока никто не заметил его вероломства. Я же так и осталась сидеть с закрытым ртом и колотящимся сердцем, оглашая комнату сердитым сопением. В том, что именно Эдуард и есть асьтаху, я теперь не сомневалась.
Глава 38
Утро следующего дня украсило окна морозным рисунком, укрыло пучки почерневшей травы белыми хлопьями, обсыпало ветки деревьев и кустарников серебристой пудрой. Я, как девчонка, прилипла к окну и жадно впитывала в себя картину, легкими мазками изукрашенную пришедшей раньше срока зимой.
Я любила эту пору – морозные солнечные дни, когда воздух звенел, вырывались облачка пара изо рта. Зима прятала под снежным пухом черноту голой земли и грязь, ковала за несколько ночей прочные мосты через реки и озера. Это время напоминало детство, и всякий раз вызывало улыбку. Ведь еще пару лет назад можно было беззаботно запустить снежком в зазевавшегося господина со спрятанными в воротник раздутыми щеками! Но не теперь.
Теперь я с тревожно копошившимся в груди сердцем наблюдала, как слуги пытались вытащить священный столп из храмовины. Она притаилась чуть в стороне от правового флигеля неприметной серой башней метров трех в высоту с круглыми оконцами и отверстием в потолке. Что удивительно – через него никогда не попадала вода или снег. Иди хоть ураган, хоть ливень, хоть потоп – столп неизменно оставался сухим. Хотя, случалось, что и чернел от времени или предвещая невзгоды – так рассказывала тетя Лигия.
В моем родном доме храмовины не было, впрочем, как и столпа. Мы обходились небольшой резной статуэткой с символами божественных энергий. Земли отцу в наследство досталось немного и круглая башня, принадлежавшая когда-то Троди, высилась по соседству – за забором. Мы же довольствовались отдельным помещением, больше напоминавшим чулан. А по праздникам или в торжественные дни выносили священный столп в зал. И тут отец был непреклонен – сам тащил метровую чурочку, не доверяя семейной святыни ни слугам, ни женским рукам мамы или дочерей.
Тем временем слуги за окном никак не могли справиться с работой - переходили с места на место, один из них принес еще одну веревку. Но и она не спасла положение – символ божества, перед которым мы с Ольгердом должны были поклясться друг другу в верности и любви, никак не хотел покидать насиженного места. То ли мороз сыграл такую шутку, то ли сам Ахаюро намекал, что эта свадьба была для него нежеланной. Предчувствие неминуемой беды захлестнуло, накрыло волной тревоги и страха.
Я отпрянула от окна, и, пытаясь унять разошедшееся сердце, принялась одеваться. Церемония должна была состояться с самого утра – до завтрака. А после, как рассказал Ольгерд за ужином, всех гостей ждал отменный праздничный пир. Пригласил он и Велимира, но то, с каким ехидством смотрела при этом Амалия, давало понять – всё это только чтобы скомпрометировать меня. Оставалось только удивляться их настойчивости и моей решимости. Я была тверда, как камень. И пусть страхи и тревоги донимают, сколько угодно – отступать от слова не собиралась.