Ее глаза забегали, но потом она сосредоточилась и твердо кивнула.
- Ни единой душе! Но белье, уж позвольте, я вам сменю. Не хочу, чтобы про вас болтали всякое.
Я согласилась.
Весь день прошел в суете – гости не давали скучать: звали гулять по парку, просили побыть с ними в гостевом зале у камина. Тетя Верджин пытала меня о прошедшей ночи, но я молчала. Иногда мне встречалась Клоззи – она неизменно улыбалась и кивала в ответ на вопросительный взгляд, и я успокаивалась. Ничего она никому не выдаст, и точка! Ольгерд был какой-то жеванный – слабый, бледный, жаловался на головную боль. На меня он не смотрел и вел себя отстраненно. Когда настал вечер, он, как и обещал, проводил меня до комнаты и оставил, не дождавшись, когда я зайду внутрь.
Усталость сделала свое дело – едва голова коснулась подушки, как перед глазами помчались картинки. Мелькали и растворялись, не оставляя осадка ни страха, ни грусти, ни радости. Но потом что-то изменилось – подернулся дымкой очередной сонный морок, а потом я открыла глаза. Еще не понимая, во сне или наяву, услышала чье-то прерывистое дыхание в стороне. Он крался, едва касаясь пола, а я никак не могла понять, как он сюда вошел? Я ведь заперла дверь.
Он был совсем близко, а я никак не могла понять – кто это? Знала только, что это мужчина. И что он меня… Жаждет? Я поражалась, как это было очевидно – он трясся от желания, ласкал меня взглядом, обжигал дыханием. И если сначала тело отзывалось ему ответным трепетом, то в какой-то момент я словно протрезвела. Вместо томления в душе разлилась неприязнь, а потом снова открылись глаза. Передо мной, склонившись и облизывая мои щеки раздвоенным языком, навис асьтаху! Именно он – длинный толстый змей, пылающий желтым огнем, с продольными зрачками, гладившими мои коленки когтистыми лапами и тем, о чем у меня даже мозг не повернулся подумать!
Он придвинулся – похоже, хотел забраться в постель, но я, всё это время наблюдавшая будто со стороны, вдруг закричала во всю мощь и лягнула его обеими ногами. С противным поросячьим визгом, асьтаху отлетел в сторону, окатил меня ядовитой злобой из раскаленных глаз и прыгнул в окно. Когда я снова подняла веки, на этот раз – не во сне, за окном порхал уже знакомый черный ворон. На этот раз клювом он не щелкал – глянул ненавидяще, а потом исчез. Я выдохнула и уткнулась лицом в подушку, а потом ревела, ревела и ревела, выплескивая отвращение и пережитый ужас. А немного в стороне Щебет надрывалась воробьиным чириком, будто вторила мне.
Глава 41
Дни сменялись днями. О морозном снежном утре теперь можно было только мечтать. Словно опомнившись, снова замелькала подолом стылая грязная осень – запрудила дорожки в парке лужами, засвистела мокрым ветром за окном, загудела в трубах протяжным жалобным стоном. Обещанная охота откладывалась – лань, похоже, тоже не жаловала слякоть и с миграцией решила не спешить.
Гости заскучали, и теперь редкое утро обходилось без распоряжений снарядить еще один экипаж и приготовить отбывающим провизии в дорогу. Только самые стойкие и заядлые охотники еще тешились надеждой, что скоро флюгер снова покажет носом на север и поместье накроет по-настоящему зимней погодой. А следом за ней, как знать, и лань поскачет, или кабан поведет полосатую семью ближе к югу… Пока же разбавлявшие скуку вином и старыми анекдотами господа уныло посапывали у камина. Их дамам было сложнее – не осталось ничего, что они не успели обсудить: ни сплетен, ни модных новинок – капроновых чулок, крепившихся на резинках к коротким панталонам, ни какой-либо иной стоящей новости.
У меня же дни летели в суматохе и заботах. Утром я спешила на кухню – узнавать, чем нас на этот раз порадует Марта, потом снимала пробу и шла в обеденный зал – помогать Клоззи с посудой. Каждый день мы клали на стол на несколько приборов меньше и шутили, что совсем скоро можно будет вздохнуть спокойно. И в эти минуты мы неизменно переглядывались.
«Есть?» - спрашивала я глазами.
А Клоззи отвечала да или нет, а потом незаметно клала под последнюю тарелку сложенный вчетверо листок. Я хватала его, будто он грозился тут же выпорхнуть из окна, и прятала в специально притачанном на платье потайном кармане. Пришила его сама – для этих самых милых и дорогих мне посланий. Каждый раз хотелось тут же пробежать глазами по строчкам почерка, от одного вида ровных линий которого замирало сердце. Но я терпела.