Я кивнул.
– После этого мы получили больше автономии, но лишь потому, что встали раком. Мы узнали, что нас можно в любой момент выбросить на помойку. Компания может перебить нас всех, и никто не заметит. И уж тем более никому дела до этого не будет. – Он покачал головой. – Потом стали меняться вещи, и мы вместе с ними. Мы сказали «нет» «Солти-серферам» и «да» – «Доритос» со вкусом кокоса. – Он пожал плечами. – Вот так все и есть.
Какое-то время мы шли дальше в молчании. Подошли к кондитерской «Миссис Филдс» между «Стандартными фирменными красками» и «Стандартной обувью». Ральф остановился.
– Это печенье вам надо попробовать. Это лучшее в мире.
Мы стояли перед витриной, глядя на громоздящиеся подносы свежего печенья. Я слышал запах выпечки – густой, сахаристый, шоколадный, восхитительный запах.
Кондитерская еще не открылась, но Ральф громко постучал по стеклу, и женщина в красной с белым форменной одежде отодвинула стекло в сторону.
– Да?
– Со мной тут новые рекруты, Гленда. Как ты можешь их угостить?
Женщина посмотрела на нас, улыбнулась в знак приветствия и снова повернулась к мэру.
– Конечно. Их – да. А ты подождешь, пока мы откроемся.
– Ну, Гленда...
– Ладно тебе, «ну, Гленда»! Ты не хуже меня знаешь, что привел их сюда, только чтобы самому съесть мое печенье.
– Ничего не могу поделать. Люблю я твои...
– Ну, хватит. Возьми одно и заткнись.
Она дала Ральфу огромного размера печенье, раздала по штуке нам и закрыла окно.
Я откусил печенье. Я хотел, чтобы оно мне не понравилось, хотел доказать себе, уж если не другим, что я не типичен, не ординарен, не средний не такой, как Ральф, в своих пристрастиях и антипатиях. Но печенье мне понравилось. Чудесный вкус, смесь шоколада и арахисового масла, как сочетание из моей мечты. Вкус был настолько совершенным, как будто его создали специально для меня.
И это пугало.
Тем более что я знал, что каждый в этом городе чувствовал бы то же самое.
Мы стояли и ели, глупо болтая о том, какие эти печенья вкусные, и я оглядывался вокруг. Я думал, что Томпсон будет реальным городом, реальной общиной, а не испытательной площадкой для корпорации, и мне немножко хотелось оказаться снова в Дезерт-Палмз. И еще хотелось оказаться снова в своей квартире в Бри.
И еще мне здесь нравилось.
Мы пошли дальше и вернулись в сити-холл к ленчу. Теперь в здании были еще люди – секретари, клерки, – и Ральф ухватил папку со стола и повел нас наверх, отдав папку женщине, которая сидела за конторкой с табличкой «ЖИЛИЩНО-КОММУНАЛЬНЫЙ ДЕПАРТАМЕНТ».
– Дениз поможет вам найти себе жилье, – сказал Ральф. – Она пошлет с вами кого-нибудь поискать подходящее место. Я так понимаю, что вам всем нужны квартиры с мебелью?
Мы кивнули.
– Без проблем. – Он повернулся ко мне. – А тебя я попрошу пойти со мной, если ты не против. Я тебе найду место, где жить.
– Согласен, – кивнул я. И повернулся к остальным. – Пока, ребята.
– Пока, – ответил Джеймс.
– Пока, – улыбнулась Мэри. – Я думаю, что здесь всем нам будет хорошо. Она держала Джима за руку.
– Надеюсь, – ответил я.
Я кивнул Дону и пошел за Ральфом вниз по лестнице.
В вестибюле мэр обернулся ко мне.
– Ты мне нравишься, – сказал он. – И я тебе верю. Что-то мне подсказывает, что ты хороший человек. И потому я хочу, чтобы ты мне рассказал про этого Филиппа.
– А что такое?
Я не очень понимал, чего он хочет.
– Что-то меня беспокоит все это утро. Я никак не мог понять, что именно. Понимаешь, он вроде бы был вашим лидером, он яркий человек, он через пару дней здесь должен оказаться, а вы себя ведете так, будто его вообще не существует. Вы как-то поссорились?
– Да, – сознался я.
– Он... что-то с ним не так? Есть что-то, что мне следовало бы узнать до его прибытия?
Я был в нерешительности.
– Я не понимаю, что ты спрашиваешь.
– Как это тебе сказать? Некоторые из Незаметных, они... скажем так, обеспокоены. Что-то с ними случилось. В мозгах что-то закоротило. Я уже такое видал. Один тут у нас был мужик, который оказался пироманом. Вроде с виду нормальный человек, но был вынужден поджигать дома, потому что ему в них мерещились гигантские пауки. Был еще и другой, который думал, что общается с пришельцами, и они требуют от него, чтобы он населил мир заново, оплодотворяя собак. Мы его поймали, когда он полез на суку ирландского сеттера. Этих людей мало, но они создают массу проблем.
Я попытался сохранить спокойный и безучастный голос.
– И что тебя заставляет думать, что Филипп такой?
– Не знаю. Что-то в том, как вы чуть притихаете при упоминании его имени. Я могу добавить, что те, другие, тоже были очень харизматическими людьми. Лидерами. Один был учитель старших классов, популярный среди учеников. Второй был моим предшественником, бывший мэр.
– Это который?
– Который из-за пришельцев собак трахал.
– Филипп не такой, – сказал я.
Он минуту смотрел на меня, изучая мое лицо, потом кивнул и хлопнул меня по спине ладонью.
– Тогда ладно. Поехали тебя устроим.
Я вышел вслед за Ральфом. Почему я не сказал ему про Филиппа? Про то, как он убил тех двух девочек? Про его «наития», и колебания настроения, и одержимость? Потому что я был лояльнее к Филиппу, чем к своей совести? Или потому что...
Потому что в самой суеверной глубине своей души я верил, что Филипп был прав и что если бы он не убил этих девчушек, с нами что-то случилось бы?
Нет. Это глупость.
Но «наития» Филиппа всегда оправдывались, разве не так?
Ральф шел через автостоянку к белой муниципальной машине.
– У нас тут полно работ, если захочешь, – говорил он. – Рецессий у нас не случается.
Я кивнул, притворяясь, что слушаю.
– Можешь несколько дней отдохнуть, если хочешь. Попривыкай. Потом приходи ко мне, если захочешь работать.
Мы сели в машину и он стал мне рассказывать о меблированном кондоминиуме, который будет моим. На середине фразы он сам себя прервал – мы свернули на увешанную флагами улицу.
– С чего это? – спросил я.
– Парад по случаю дня Энди Уорхолла. Состоится в эти выходные.
Я заметил, что все полотнища, свисавшие с фонарей и телефонных столбов, были портретами знаменитостей – фотопортретами Мэрилин Монро, Джейн Фонды, Джеймса Дина и Элизабет Тейлор работы Уорхолла.
– Энди Уорхолла? – переспросил я.
– Один из наших главных праздников.
– Главных?
– Стать знаменитым на пятнадцать минут, – сказал Ральф. – Стать заметным на пятнадцать минут. Об этом мы молимся. Этого мы просим.
Я хотел было еще что-то сказать, что-то язвительное, но прикусил язык. Чего это я? За что я смотрю свысока на этих людей за их желание признания, на людей, которых за всю жизнь никто ни разу не заметил? На нашей улице праздник уже был. Были наши пятнадцать минут славы. Пусть Террористы Ради Простого Человека никогда не были признаны, наши дела были замечены. У нас есть доказательства – газетные вырезки и видеозаписи. Я вспомнил свою ярость и отчаяние тех дней, когда еще не знал Филиппа, и не мог испытывать презрения к этим жалким душам за их желание того же самого, чего желал я, чего желали все мы.
Я увидел гигантский плакат Уорхолла, свисающий с временного стенда на тротуаре.
– А кто-нибудь из Незаметных когда-нибудь становился знаменитым? – спросил я.
– В семидесятом у нас здесь была рок-группа, которая попала в десятку хитов. Группа «Заговор перца», песня «Солнечный мир».
– У меня она есть! – воскликнул я. – Я ее так любил! Это первая кассета, которую мне купили родители.
Он грустно улыбнулся.
– У нас у всех она есть, и мы все ее любили. Каждый ее любил – примерно неделю. Теперь вряд ли ты найдешь ее у кого-нибудь, кто не из Незаметных. Разве что на старых пластинках на сорок пять оборотов, в коробке со старым хламом в гараже, но вообще почти все записи повыбрасывали, или отдали на воспомоществование, или Армии Спасения. Вряд ли ты найдешь хоть кого-нибудь, кто помнит эту песню.