— Перфекционизм? Ясно, — снова перебил Режнак. — Разумно, что ж… Неплохо, да, неплохо. А скажите, доктор Марк, господин Лехман не имеет привычки захаживать в ретро-квартал?
— Посещает иногда. Один раз даже был задержан полицией в состоянии опьянения этанолом… Посещает, пан профессор, с частотой примерно… — Марк принялся быстро пролистывать данные. Руки его теперь тряслись от смущения — очевидно, он считал, что обязан помнить даже такие детали.
— Не важно! Из вас, коллеги, кто-нибудь там бывает?
В зале повисла тишина. Марк покачал головой, как и все остальные.
— Я захожу… Иногда, — без особой охоты признался Алекс, спиной чувствуя недовольную гримасу директора. Стейнберг, как бывший полицейский, ретро-кварталов не одобрял, так что по поводу этого безобидного увлечения теперь наверняка предстояла с ним неприятная беседа, чреватая потерей премии. Однако пристальный взгляд Режнака не оставлял возможности отмолчаться.
— И в бары тамошние заглядывали, надо полагать, господин?..
— Алекс Шевер. К вашим услугам, пан профессор. — На миг Алексу стало обидно оттого, что профессор вот-так вот, влет, сразу определил, что никакой он, Алекс Шевер, не «доктор» и вовсе не ученый. — Да, заглядывал… Изредка.
— Но соответствующего воздействия вы проводить не пробовали, — уверенно заключил Режнак.
— Нет. Нет, не пробовал, — пробормотал Алекс, ощущая себя крайне неуютно. Взгляды всех в зале теперь были прикованы к нему — а он словно бы вернулся в киноакадемию и вновь сдает экзамены, притом вытянул единственный билет, который не учил.
— Попробуйте. Прямо сейчас. Нет-нет, только голосом! — протестующе вскинул руку Режнак, когда Алекс потянулся к инпат-шлему. — Обычное вербальное внушение. Иначе, неровен час, все испортите!
— Как скажете, пан профессор. — Алекс взял микрофон, чувствуя себя совсем уж глупо. «Все испортит» — с чего бы это?!
— Якоб. — Алекс прочистил горло, спешно соображая, что бы эдакое выбрать из вереницы связанных с барами венского ретро-квартала воспоминаний. — Якоб! Представь, заходим мы в «Погребок». В малой комнате старики в нарды режутся: смех, брань, кости стучат! В большом зале тихо, только у дальней стены парочка шепчется… Мы с тобой, Якоб, садимся за угловой столик. К нам подходит Роза. Ставит перед тобой бокал темного «Домашнего» и гренок с ним. Ты берешь бокал, смакуешь пену. Роза спрашивает, что тебе еще угодно. Она наклоняется к тебе. Близко наклоняется, и ее…
Алекс не смотрел на внешний монитор, вообще никуда не смотрел — по привычке, прикрыл глаза и погрузился в образ — потому сперва принял невнятное бормотание директора на свой счет. И лишь когда послышался изумленный возглас Марка, открыл глаза. Экзит-монитор погас; внешний монитор вернулся в исходный режим. В палате Якоб Лехман сидел на койке, озираясь по сторонам и открепляя от груди датчики. Кнопку уничтожения записи он уже нажал.
— Кто бы мог подумать… такое примитивное эпикурейство… — пробормотал Стейнберг.
Режнак заразительно рассмеялся.
— «Примитивное эпикурейство»? Скажете тоже! Что ж, удачи в работе, уважаемые коллеги. Что у нас дальше, господин Стейнберг — отдел статистики?
Прежде, чем кто-нибудь опомнился, Режнак развернул коляску и покатил к выходу. Стейнберг бросился следом.
— Ох ты ж да… — Марк осекся на полуслове и уставился на закрывшуюся за ними дверь. На лице его недоумение смешивалось с восхищением и досадой.
— Кто-нибудь что-нибудь понимает? — нервным тоном спросил второй оператор.
— Режнак, надо полагать, понимает. — Алекс, силясь сдержать раздражение, вернул микрофон на стойку. — Я — нет.
Он самолично устраивал Лехману банкет на трехмачтовой яхте, винную дегустацию в Бордо, вечеринку в данс-хаусе с девицами, до которых Розе, при всех ее прелестях, было далеко! Но проклятая зеркальная комната с разомкнутыми кругами на полу только мигала две-три секунды, и вновь обретала четкость, запирая Лехмана внутри. А тут — оп! — и все. Измотанный, но довольный клиент уже покидает палату, еще не подозревая о том, что провел в системе намного больше положенных трех часов. Алекс даже сказать толком ничего не успел: такое простое и неказистое вербальное внушение никак не могло, не должно было сработать!
Однако — сработало. К лучшему, что сработало — меньше поводов для недовольства Стейнбергу, и Лехману меньше проблем: тридцать шесть часов в системе большого вреда не наносили, но и полезны, конечно, не были. А брейк-сейверам теперь не было нужды до конца смены, пытаясь наугад вытащить «зависшего», любоваться зеркальной комнатой с кругами на полу. Последнее, безусловно, радовало…