— Пожалуй, нет, — ответила Грейс, стараясь вздохнуть поглубже. Ей не терпелось попасть домой, проверить свою электронную почту и переодеться во что-нибудь эластичное и удобное. Потом она вспомнила, что обещала встретиться с Кейном.
— Нам больше останется, — сказал отец. Грейс поглядела на свои часы, а затем на сидящих за овальным столом. Мало что изменилось по сравнению с предшествовавшими годами, кроме Лэза, но его отсутствие тоже почти ничего не меняло.
— Мне надо идти. Через час я встречаюсь с Кейном, — сказала Грейс, когда с десертом было покончено. Мать побежала на кухню и вернулась с продуктовой сумкой, набитой остатками праздничного стола. Нэнси положила сигарету в объедки пирога и повернулась к Грейс.
— Я тебя подвезу. Машина внизу.
Мать Грейс бросила Франсин Шугармен понимающий взгляд.
Даже если бы Грейс осталась еще часов на пять, этого все равно было бы мало. Она встала из-за стола и поцеловала мать в щеку.
— Позвони, как доберешься домой, чтобы мы знали, что все в порядке, — сказал отец.
— И не забудь про вечер мамбы, — напомнил Берт. — Наведи глянец на бальные туфли.
— Не забуду, — ответила Грейс, глядя на отца. — Я имела в виду — позвоню, папа.
По дороге домой Грейс глядела в окно, выводя пальцем закорючки на затуманившемся стекле. Мать Лэза закурила сигарету и повернулась к Грейс.
— Говорят, у Кейна новое увлечение, — сказала она, глубоко затягиваясь, — по имени Грег.
Грейс удивилась, как небрежно мать Лэза говорит о подобных вещах, будто Кейн просто поменял адрес, а не сексуальную ориентацию.
— Грег? — недоверчиво переспросила Грейс. У Кейна было много романов со многими женщинами на протяжении многих лет, и мысль о том, что он гей, казалась Грейс невообразимой.
— Его мать сказала мне на той неделе на обеде членов Общества охраны природы. Звучит серьезно. Одному богу известно, как долго он от нас это скрывал, — сказала Нэнси, выпуская струйку дыма.
— Мне он ни слова не говорил, — ответила Грейс.
— Ну, в сердечных делах он не очень-то откровенен, сама знаешь.
Мысль Грейс бешено заработала, перетасовывая теснившуюся в ее голове информацию и стараясь составить связную картину. Желтые розы и относительная холодность Кейна во время их последнего свидания теперь становились более понятными, но больше ничего не прояснялось. Грейс гадала, знал ли Лэз. Он наверняка сказал бы ей что-нибудь, если бы знал. Когда они ехали через парк, Грейс вдруг почувствовала, что ее мутит. Машина остановилась у ее дома. Прощаясь, мать Лэза приложила ладонь к губам и послала Грейс воздушный поцелуй.
— Целую, дорогая. Надеюсь, ты поможешь нам завтра в десять с оригами. Буду ждать тебя, где обычно. Кстати, нам потребуется твое участие в ходатайстве об аукционе в Историческом обществе. Я сказала им, что ты с удовольствием возьмешься.
Помимо прочих благотворительных обязанностей, на участие в которых она всегда подписывала Грейс, мать Лэза состояла ассистентом при Американском музее естественной истории. Однажды Грейс случайно услышала, как мать Лэза говорила кому-то: «О, Грейс сделает это — ей все равно больше делать нечего». Каждое Рождество Грейс помогала изготавливать бумажные украшения для елки, потому что, по словам матери Лэза, была в ладах с бумагой. Кроме занятий по переплетному делу и сопредседательствования в различных комитетах, всю оставшуюся неделю Грейс круглые сутки «ничего не делала».
— Наилучшие пожелания Лазарю, — сказала мать Лэза, наклонив голову. Прижав пальцы к губам, Грейс смотрела, как поднимается тонированное стекло. Вероятно, скоро мать Лэза поймет, что ее сын ушел.
Поднявшись к себе, поставив контейнер с фрикадельками рядом с другими в морозильник, Грейс в конце концов пожалела, что отказалась от муската.
9
Вверх дном
Ковер был едва виден под одеждой, которую Грейс разбросала по всей спальне; это напоминало взрыв гигантской скороварки, производящей блузки, брюки и юбки и попавшей в круговерть теории относительности. На полу валялись вывернутые наизнанку кожаные брюки: чтобы снять их, Грейс пришлось выдержать настоящее сражение. Ей хотелось бы знать, какие ограничения действуют при возврате вещей в секонд-хенд.
Она сказала Марисоль, что завтра та может не приходить, и теперь горько сожалела об этом. В комнате царил невероятный беспорядок. Едва оказавшись дома, она первым делом проверила, нет ли электронного письма от Лэза, но ее почтовый ящик был пуст. Теперь, что бы она ни надевала, все казалось ей неудобным. Любой ее прежде надежный наряд, вроде сидевшего в обтяжку темно-синего вязаного платья, доходившего до лодыжек, в котором она всегда чувствовала себя уверенно и свободно, выглядел так, будто слишком долго провисел не на своей вешалке, потерял форму и мучился презрением к самому себе, оттого что проснулся в чужой постели и у него не было денег доехать домой на такси.