Он провел остаток дня в разведке окрестностей от Шестой авеню до Третьей на восток и от Двадцать седьмой улицы на юг до Юнион-сквер. С револьвером в левой руке и ножом в правой, обрубая мешавшие проходу кусты, лозы и колючие побеги, он медленно двигался вперед и внимательно высматривал крупную дичь. Но, хотя ему и удалось отыскать лосиные следы на углу Бродвея и Девятнадцатой, он не нашел ничего крупней рыси, которая зарычала на него с дерева, нависавшего над горестными руинами памятника Фаррагату[12]. После одного выстрела рысь, скача и вопя от боли, умчалась прочь. Стерн с удовлетворением заметил, что остался кровавый след.
— А я все-таки не разучился стрелять за все эти годы! — обронил он, склонившись и рассматривая пятна крови. — Это еще может здорово пригодиться.
Затем, по-прежнему бдительный и настороженный, продолжил разведку.
Он установил, что город, как таковой, полностью прекратил существование.
— Ничего, кроме следов улиц и беспорядочно нагроможденных руин, — подвел он итоги, — и повсюду лес и разнообразная дикая растительность. Деревянные строения исчезли полностью. Кирпичные и каменные почти рассыпались. Держится только сталь, и ту тронула ржавчина. Ничто не осталось неповрежденным, разве кое-какие бетонные сооружения. — Ха-ха! — язвительно рассмеялся он. — Если бы строители двадцатого века могли предвидеть подобное, не стали бы так заноситься. И они еще болтали об инженерии!
И, как ни бесполезно это было, он испытал известную гордость, заметив, что одно здание на Семнадцатой улице сохранилось несколько лучше, чем большинство других.
— Моя работа, — изрек он, кивнув с мрачным удовлетворением. И двинулся дальше. Он проник в подземку на Восемнадцатой улице, с большим трудом сойдя по лестнице, пробиваясь через кусты и массы обломков, свалившихся с крыши. Огромная труба, которую он увидел, была почти закупорена мусором. В ней было скользко и влажно, в нос било ядовитыми испарениями, пространство меж древних рельс изобиловало отвратительными лужами. Сами рельсы местами начисто отсутствовали, в других местах сохранились лишь их ржавые куски. Пучеглазая жаба бесстыдно воззрилась на человека из длинной гряды покореженных обломков, оставшихся от поезда и теперь нагроможденных здесь, словно памятник торжеству смерти. Сквозь проломы сводов потолка бессчетные дожди и бури обрушивались вниз, и буйная трава разрослась там и тут, куда только проникал свет солнца. Здесь отсутствовали холмики людского праха, в отличие от аркады. Их давным-давно стерло время. Стерн содрогнулся, более подавленный здешним зрелищем, нежели в каком-либо ином месте, которое успел посетить.
— А их прямо распирало от гордости за свою работу, — прошептал он, пораженный ужасом. — Их распирало не меньше, чем финансистов, церковников, торгашей. И всех прочих. От напыщенной гордости за свои учреждения, свой город, свою страну. Ну и вот…
Он не замедлил выбраться наружу, чудовищно подавленный тем, что увидел. И занялся добычей новых припасов из развалин магазинов. Теперь, когда его изумление почти улеглось, он начал испытывать страх одиночества.
— Ни одной живой души. Не с кем словом перемолвиться. Кроме Беатрис! — воскликнул он вслух, и его собственный голос так пугающе прозвучал в этом лесу смерти. — Все сгинули! Никого и ничего! О Господи, а если бы у меня и ее не было? Как долго я выдержал бы один и не лишился разума?
Эта мысль обожгла его страхом. Он решительно отбросил ее и приступил к работе. Натыкаясь на что-нибудь ценное, он с жадностью подхватывал это. Труд, как он заметил, удерживал его от неосознанной боязни того, что могло случиться с Беатрис или с ним, если вдруг что-то пойдет не так. Последствия гибели любого из них двоих, как он понимал, будут поистине чудовищны.
Пробираясь по Бродвею, он много чего нашел. И собрал находки в полу своей медвежьей шкуры. Ему попались вещицы самого разного рода и назначения. Он отыскал глиняную трубку, все деревянные давно канули в небытие. И стеклянную банку табака. Он взял их как бесценные сокровища. А еще ему попались новые банки со съестным. И запас редких вин. Кофе. Соль. В маленькой французской лавочке медных товаров напротив Флэтриона ему попалось немало чашек и тарелок и вполне годная лампа. Как ни странно, в ней даже сохранился керосин. Герметически запечатанный, он не смог испариться.
Наконец, когда удлиняющиеся тени Мэдисонского леса предостерегли Стерна, что день близится к концу, он подался, тяжело нагруженный, обратно мимо источника и далее по тропе, которая уже сделалась заметной, в их убежище в Метрополитен.