«Сущая Клеопатра», — подумала я, помахав ей, вставшей у окна, и пошла к круглосуточному магазинчику за подарком для Пешки.
…Задержавшись у подъезда, я заметила лежавшую на скамейке книжку. Ту самую, что видела в руках, подмышкой и в авоське соседушки. Как же это он мог с ней расстаться? Наверное, так поддал кефирку с бубликовой закусью, что до второго этажа едва добежал. Странно, уже почти стемнело, а свет нигде не горит.
Равнодушно пожав плечами, я дернула Пешку и пошла дальше, но остановилась и оглянулась на пухленький цветной квадратик. Не зря, наверное, соседушка не выпускал этот бестселлер из рук. Женский, иронический, эротический роман? Да уж конечно не советы рыболова и не биография Сталина! Впрочем, кто его знает? У всех свои заходы.
Пока никого поблизости не было, я вернулась к скамейке и прихватила книжонку с собой. Поднявшись на второй этаж, позвонила в дверь с намерением вернуть пропажу соседу, раз он ею так дорожит. Постояв немного и предположив, что дома никого нет, спустилась к себе. Отнесу днем или милосердно толкну в почтовый ящик.
Сняв с негаданно расплясавшегося пекинеса поводок, я вошла в кухню, на ходу открывая банку с собачьим лакомством.
— Ты давай не дури, а то мне твоя хозяйка по возвращении уши надерет, если с тобой что-нибудь случится.
Я бросила несколько ложек паштета в миску и погладила рыжего клопа по хребту. И вовремя успела отдернуть руку! Пешка чуть не впился в нее, лязгнув зубами и зарычав. С грохотом поставив банку на табурет, я недоуменно смотрела на паразита, с трудом сдерживая порыв открыть дверь и дать ему пинка под хвост. Но он хозяин, а я – квартирант и живу здесь лишь потому, что он есть в жизни одинокой Марьи Сергеевны.
Закинув банку в холодильник, я вышла в коридор. Глянув на брошенную на тумбочку книжку, поборола охватившее любопытство. Заглянуть в аннотацию удерживала брезгливость к ее владельцу. Да и какой смысл начинать читать, если завтра собираюсь вернуть ее наверняка горюющему по ней соседу?
Пощелкав по каналам, посмотрев отрывки уже идущих фильмов, рекламы, новостей я разочарованно выключила телевизор и снова бросила взгляд на бельевую тумбу. В конце концов, если чтение меня хоть немного увлечет, верну книгу, когда дочитаю. А соседушка пусть помучается, поищет всюду, где мог ее оставить. Будет знать, как игнорировать мои скромные: «здравствуйте».
Я честно хотела привязать себя к культурной библиотеке Марьи Сергеевны, но ничего путного из этого не вышло. Стыд и позор мне! Хоть убейте, терпеть не могу классику. Полгода мусолила «Войну и мир», примерно столько же листала «Униженных и оскорбленных», что уж говорить о том, по кому звонил колокол. Наконец нашла в себе силы признать поражение. И как же стало хорошо! Сколько же после того я проглотила дешевых, отвратительно написанных псевдо-детективов!
Вытолкнув себя из кресла, я взяла тряпку и тщательно обтерла книжку. Присмотрелась к довольно красочной, местами помятой обложке. На ней была изображена приоткрытая дверь, украшенная стальными вьюнами. У основания застыла переливающаяся росой изумрудная трава. В небольшой проем сочился яркий бело-золотой свет, затмевающий все то, что таилось по другую сторону.
Я долго стояла, уставившись в эту сияющую щель. Хотелось дотянуться до витой ручки и дернуть ее на себя. Распахнуть эту дверь, окунуться в золото лучей, шагнуть за порог и узнать, что же там скрыто! Я поняла, что дико злюсь на художника, сотворившего такой ядовитый соблазн. И вдруг опустилась меланхолия. Такое впечатление на меня производили разве что картины Хуго Симберга. На обложке не было ни раненых ангелов, ни садов смерти. Но она являла собой недозволенное искушение.
Когда я немного пришла в себя, в который раз удивляясь очнувшейся впечатлительности, обнаружила, что у книжонки нет ни названия, ни имени автора, ни привычного анонса. Ни строчки об издательстве, формате и заверений автора, что все герои и события вымышлены. В ней не было место ничему лишнему, даже страницы не были пронумерованы. Это – плоть, не тронутая печатью повседневности. Но ведь так не бывает. Если только эту книжонку не сотворили на каком-нибудь самопальном оборудовании.
Пройдя в зал и завалившись в кресло, я включила бра и несколько нерешительно погрузилась в чтение. Каким-то из незадействованных органов чувств ощущала, как меня стремительно затягивает в феерический мир. Я спускалась по лестнице слов, иногда обрываясь в глубину пробелов и утопая между берегами строк. Я медленно погружалась в поделенное страницами пространство, вдыхала столь ощутимый запах знакомых цветов и почти осязала предметы. Зная, что сижу в кресле кататоником, мысленно шла по тропам и щурилась от закатных лучей солнца, смаковала сладость выпитых напитков. Я была странствующим рыцарем, скачущим на огромном коне, была влюбленной в него девой, шорохом листьев и росой.
Частью разрастающейся вселенной.
Из непередаваемого ощущения меня выдернул Пешка. Я вздрогнула, вынырнула из хмельного плена и, еще плохо соображая, уставилась на пекинеса. Тот стоял в середине зала и лаял на сумку, как мне показалось вначале. Но вскоре я поняла, что Пешка смотрит в сторону телевизора. И когда я подняла глаза на выключенный «ящик», меня чуть не парализовало от ужаса. За телевизором стояло соседское зеркало, в котором отражался зальный проем. А в нем, в полумраке прихожей, стоял Игорь Яковлевич. Именно на него лаял Пешка, не решаясь подойти ближе.
Не знаю, как удержалась от крика. Не помню и того, что делала, поняв, что в квартире никого нет, а входная дверь закрыта изнутри. Выпив валерьянки, расплескав половину, я включила свет в ванной, в туалете, в кухне, в спальне и зале. Люстры, ночники, бра и даже фонарь. Осталось еще дверцу холодильника распахнуть! Я искала спасения в свете. Мне нужен был хоть один лучик того закатного сияния, что сочился в «незапертую дверь».
— Что это могло быть? — слоняясь по залу, бубнила я. — Может, заснула? Померещилось на почве просмотренных недавно фильмов? Тогда почему бы мне ни увидеть вампира? И Пешка! Он лаял на отражение, он видел… кого? Соседа? Если бы соседушка действительно был в квартире, а потом по-молодецки выскользнул в форточку кухонного окна, то Пешка, учуяв чужака, лаял бы в сторону коридора. Соседушку этого он терпеть не мог, и не преминул бы вцепиться ему в штанину. Но нет, он спокойно лежал в своей корзине и вдруг кинулся прямиком в сторону телевизора.
Пришла к выводу – я сошла с ума. Накинула на зеркало полотенце и села возле телефона. Мне хотелось позвонить Верке, но посмотрев на мирно тикающий будильник, не поверила глазам. Пятнадцать минут четвертого. Читать я села в начале одиннадцатого, с час бродила по комнатам, устраивая светопреставление на радость энергосбыту. Неужели я часа три была погружена в события выдуманного мира? Той мне, сидевшей в кресле кататоником, показалось, что время пробежало бусинами по наклонной плоскости. Отделившаяся от тела вторая я, плававшая среди символов, звуков, запахов, прожила отрезок чужой жизни, так глубоко проникшей в душу.
Запрыгавший на полочке мобильный хотел меня доконать. Снова за такой короткий перерыв тело словно пронзило молнией. Обычно я немногословна, но на сей раз, отдышавшись, материлась так, что покраснела от стыда. Мой дед, ярый поклонник матерщины, мной бы наверняка гордился. Будь он художником, сломал бы свои кисти, признав, что ученик в мастерстве его переплюнул.
Ответив на звонок, я заверила пьяного мужика, что он ошибся номером, а после гордо удалилась в кухню и выпила еще одну рюмку валерьянки.
В ожидании спасительного рассвета, под радостные щелчки лихо мотающего счетчика, я нечаянно заснула, уронив голову на край стола. Разбудили меня поздним утром звонки в дверь. Встрепенувшись, я потерла затекшую руку и поспешила узнать, кто ко мне пожаловал.