– Что еще?
– Саймон очень плох. Одному богу известно, как он с самой войны держится. Но сейчас, впервые за все это время, появились некие признаки. Врачи говорят, пошел обратный отсчет.
– Ох. Я… Присцилла, я же всего две недели назад видела Саймона. Он был прежний. Я бы заметила, если что, не зря ведь я служила медсестрой. Но я не нашла никаких изменений, заставляющих предположить…
– Две недели – большой срок. – Присцилла взяла Мейси за обе руки. – Можешь считать меня пустышкой, главное, выслушай. Нельзя всю жизнь цепляться за Саймона. Знаю, ты долго его не навещала, и Маргарет все понимает – но последние два года ты регулярно ездишь в госпиталь к человеку, с которым не можешь поговорить, который даже не узнает тебя. К человеку, который, по сути, мертв, даром что дышит и принимает пищу. – Присцилла, говоря, гладила руки Мейси. – Навести Маргарет, Мейси, не тяни. Она о тебе ничего плохого не думает. Ты же умница, ты в сердцах, как в книгах, читаешь. Видишь, вот и я в пафос ударилась. Маргарет нужен некто, любящий ее сына с той же силой, с какой любит его она сама. А ведь ты последняя говорила с Саймоном – перед тем, как он погиб для всех нас. Значит, через тебя проходит связь между прежним Саймоном – и нынешним. Подумай о Маргарет. Простая беседа с тобой поможет ей – да и тебе тоже – перенести его смерть.
– Смерть? Присцилла, я…
– Посмотри на меня, Мейси. Саймон умирает. Иначе сказать нельзя. Нет других слов. Саймон умирает. Его отец давно умер, его мать одна-одинешенька. Кроме нее, Саймона только ты навещаешь; ты любишь его с того самого вечера, когда вы познакомились – даром что потом встречалась с другими мужчинами. Что бы там Маргарет ни думала про тебя раньше… – Присцилла осеклась и даже глаза закрыла на секунду. Начала извиняться: – Боже! Я не то имела в виду. Представляю, как это прозвучало! Мейси, я хотела сказать, что…
Но Мейси успела подняться из-за столика. Красное платье придало значительности ее позе, темно-синие глаза смотрели сверху вниз на Присциллу, которая осталась сидеть.
– Маргарет Линч принимала меня в своем доме только потому, что шла война. Маргарет Линч была мила и любезна, но не думай, что я не понимаю: в любое другое время меня бы и на порог не пустили. Происхождение подкачало, ничего не поделаешь. Ну а если бы Саймона не ранило? Как по-твоему, Присцилла, могла бы я принять его предложение? Да никогда. У нас не было будущего. – Мейси перевела дух. – Во-первых, я сердцем знала: случится нечто ужасное, а во-вторых, я чувствовала недовольство Маргарет Линч. За каждым ее ласковым словом чувствовала! – Мейси схватила пальто. – Я ей напишу, Присцилла. И съезжу в госпиталь, как только время выкрою. Но я не питаю иллюзий – я в курсе, что говорилось за моей спиной.
И Мейси ушла. Присцилла заказала еще джина с тоником, приложила запотевший бокал ко лбу. Кусала с досады губы, кляла себя за неосторожные слова. С другой стороны, Мейси всегда такая сдержанная. Не в ее характере давать волю эмоциям. Потом Присцилла подумала, что этот всплеск на самом деле хороший признак. Что они с Мейси скоро помирятся, Присцилла не сомневалась. «Определенно я задела ее за живое», – подумала она, поставила бокал на стол, взяла сумочку и направилась в номер. Позднее, уже в шелковом пеньюаре, Присцилла сидела на подоконнике, глядела на Парк-лейн. Тут до нее дошло: она прозевала перемену в подруге, а ведь могла бы и сообразить. Разве Мейси не выдала себя красным платьем? Был еще один момент: говоря о том, что не видела будущего, что предчувствовала нечто ужасное, Мейси подняла руку, но не коснулась глаза, что было бы логично и предсказуемо. Нет, Мейси коснулась середины лба.
Вернувшись в контору, Мейси швырнула пальто на стол, стащила с кресла подушку, приподняла платье, чтобы не мешало, и уселась на полу по-турецки. «Успокойся, успокойся, успокойся…» Эту мантру она повторяла снова и снова. Мейси была недовольна собой, стыдилась вспышки. Время от времени она бывает резка; в прошлом году имело место объяснение с Морисом, но никогда прежде Мейси так бурно не реагировала на чужие слова. Присцилла, конечно, не хотела ее обидеть. Уверенность в нерушимости дружбы подвигла Присциллу говорить без обиняков; промах свой она сразу признала, извинилась. «Почему ее слова так меня задели?» – недоумевала Мейси. Она стала дышать глубоко, чтобы к звонку Билли совершенно успокоиться.
Звонок раздался словно в ответ на ее мысли. Мейси встала, оправила платье, сняла трубку.
– Билли?
– Это вы, мисс? – В трубке затрещало.