Словом, при абсолютном доминировании русских в структуре населения РФ и подавляющем большинстве ее регионов, включая и большинство республик, вопросы национального разграничения можно было вполне мирно решить. Можно их было решить и с соседними государствами, в частности, в отношении территорий компактного проживания русских, будь то посредством обмена, особого статуса, гарантий местному населению, в целом сделав ставку на репатриацию в свой национальный дом большинства русских не только из бывшего СССР, но и из дальнего зарубежья. Однако концепт русской нации и России как ее государства изначально был чужд движущим силам ельцинской «революции». Ее культурными гегемонами в силу описанных выше причин оказались «дети Арбата», которые были травмированы советской практикой «пятого пункта», хотя именно отталкиваясь от него в новой России можно было конституировать русскую нацию как ее основу и выстроить нормальные отношения с ее коренными народами, заинтересованными в транспарентности в этом вопросе. Что касается Ельцина, то возможно он, оценив значение для себя «детей Арбата», решил не играть с огнем, которым они считали русский этнонационализм, но также возможно, что в силу каких-то личных причин акцентирование русской национальности претило и ему самому. Можно строить конспирологические догадки на сей счет, считая фамилию Ельцин видоизмененной от Эльцин (кстати, вполне реальная фамилия лидера советских коммунистов Урала в годы гражданской войны), можно рассматривать под лупой имя его жены Наины, однако, факт остается фактом — лидер новой России всегда говорил только о «россиянах», максимум о «русскоязычных» в постсоветских республиках, но никогда о русских.
По сути, строительство Ельциным нового государства было возвратом к сталинскому плану автономизации, но в усеченных границах, уже не СССР, но РСФСР. Больше того, как известно, на финишной прямой Горбачев, чтобы сохранить Союз, собирался включить в него автономные республики, изъятые из РСФСР, что представляло собой возврат к идее Султан-Галиева на новом витке истории и в новом формате. Сброс контроля союзного уровня с этой точки зрения был не децентрализацией, а напротив, централизацией, но уже в масштабах имперского ядра. Джохар Дудаев был согласен на то, чтобы Чечня осталась республикой такого Союза, да и другим республикам вроде Татарстана тоже был выгоден этот сценарий. Ельцину же были не нужны союзные республики, которые он не мог контролировать, однако, после сброса с себя контроля союзного уровня он начал теми или иными методами устанавливать контроль над всем, что принадлежало ему де-юре, то есть, границами бывшей РСФСР.
В самом этом государстве ее новая политическая система строилась по принципу «демократия — это власть демократов, воплощенная в фигуре их вождя». Поэтому для нее была идеальной ситуация, когда нишу оппозиции, востребованность которой росла с каждым днем, под себя подмяла ненадолго запрещенная, но быстро разрешенная и воссозданная компартия. У большинства населения существовала еще стойкая аллергия на коммунистов, поэтому отождествление оппозиции с коммунистами, которые сперва сумели внедриться в ряды начавших создаваться тогда национал-патриотов (Славянского Собора и Русского Национального Собора, в который вошли Зюганов, Илюхин и другие коммунисты), а потом, воссоздав КПРФ, расколоть их, замкнув большую часть на себя (через Фронт Национального Спасения), позволяла новой власти беспрепятственно использовать манихейскую дихотомию «демократы против коммунистов» или «демократы против красно-коричневых». Поэтому разгон Ельциным парламента с оппозиционным большинством с попутной отменой конституции указом президента был эффектно представлен стране и миру как подавление «красно-коричневого», «коммуно-фашистского» путча демократической передовой властью. А согласившиеся с этим и занявшие в новом декоративном парламенте места «красных» и «коричневых» КПРФ и ЛДПР стали соучастниками создания и сохранения этой системы, в чем их роль заключается и по сей день.