Тут мы закономерно подходим к событиям т. н. «Русской весны», которые и стали апогеем проявления «Русского мира» — тот наглядный случай, когда онтология некоего явления выявляется через его генеалогию. «Русская весна» стала ответной реакцией на вызов Майдана и его восстания, укорененных в казачьем мифе политического украинства, которое бросило демонстративный вызов трем онтологическим столпам «Русского мира»: 1) криминально-олигархической системе (донецкие), защищенной полицейщиной, олицетворяемой «Беркутом»; 2) Культу Победы, на который посягали «бандеровцы»; 3) сакральному статусу русского языка и «канонической церкви», то есть, монополии русскоязычной культуры и РПЦ на постсоветском пространстве и особенно в такой центральной для них точке как Украина.
Не будет ни малейшим преувеличением сказать, что именно борьба за Украину была, есть и будет важнейшей для выживания «Русского мира», как с символической (метаполитической), так и с практической точек зрения.
На символическом уровне это борьба за его историческую легитимность, а точнее претензии быть «тысячелетней исторической Россией», то есть страной — преемницей не только Московии, но и Киевской Руси. Отсюда и символическая роль Крыма как ее «крещельной купели», возвращенной в «родную гавань». Лишь такая постановка вопроса оправдывает не только нынешнюю политику России, но и весь ее исторический нарратив — никоновские реформы, подготовившие объединение Московии с Украиной в единой Империи, ее экспансию на Кавказ и Балканы под руководством как императоров, так и генсеков, вызванное этим участие в мировых войнах. Отказаться от Украины и Беларуси и признать, что генеалогически Россия происходит не из Киевской Руси, а из Московского княжества, сформировавшегося в тени Золотой Орды, под сильным культурно-политическим влиянием Востока и в зоне поздней колонизации славянами финских и балтских территорий с их креолизацией и северо-восточным менталитетом, проявившим себя в особой религиозной традиции, значит проблематизировать весь ее исторический путь, начиная с Романовых, как путь имперский, а не национальный.
Не менее важна Украина для «Русского мира» и с практической — геополитической и демографической — точек зрения. Геополитически, несмотря на контроль над Крымом и Черным морем, пока между Россией и балканским регионом вбит сухопутный клин как минимум вдоль Причерноморья (т. н. Новороссия), не может быть и речи о реализации панславистских и неовизантийских амбиций, замкнутых на Москву. На этом фоне возвращение в это пространство греческого Фанара загоняет русское православие в ту нишу, из которой его архитекторы так старательно пытались выбраться, начиная с никоновских реформ.
С геополитикой и мета-политикой непосредственно связана и демография, так как отрезанная от Украины и славянского мира, вдавленная в Среднюю Азию и Китай Россия оказывается пространством, в котором стремительно размывается и замещается демографическая основа православной гегемонии с ее «русской идеей» и «русским миром». Если в позднесоветские годы попадание в русские сдерживалось принципом определения паспортной национальности по родителям или одному из них, то нынешняя русскомирно-россиянская система стремится перемолоть население страны в россиян как русских в широком смысле этого слова, пока увеличение в их массе удельного веса неславянского, прежде всего мусульманского населения не поставит под сомнение культурные основы такой «российской нации». Отсюда и курс на языковую русификацию номинально сохраняющихся национальных республик, и раздача российских паспортов жителям донецкой и луганской «республик».