Однако тут мы подходим к важным проблемам политической философии. Например, для многих современных регионалистов, среди которых немало неоязычников, характерен идиллический взгляд на «естественное состояние» народов и территорий, пребывающих в мире, до появления имперских и прочих гегемонистских (орденских и т. п.) образований. Конечно, такой инфантилизм не выдерживает никакой критики — он разбивался о реальность в прошлом, разбивается в настоящем и явно будет разбиваться в будущем. Природой собственно политического, на наш взгляд, был, есть и будет полемос, то есть, война или борьба в иной форме. В этом отличие политики от экономики в широком смысле как домоустроительства, являющегося сущностью локальной «политики». Отголоском этой идеи является и современный подход в ряде стран, которые могут предоставлять иностранцам, укорененным в некой местности, право голосовать на муниципальных выборах, но не выборах в государственные органы власти — центральные и региональные, и не наделяют их специфическими правами граждан, членов нации как политического феномена.
Идиллическому локализму с этой точки зрения так или иначе придется иметь дело с политическими «зверями», и новгородцы хорошо понимали это, приглашая защищать себя князей со своими дружинами. Кстати, сам Новгород отнюдь не был пацифистским образованием — новгородские ушкуйники ходили с грабительскими походами по Волге, и первыми из славян достигли Сибири тоже они. Просто в случае с Новгородом эта геополитическая и военная активность была делом специальной категории людей, сосуществующих с локальной республикой и приносящей ей пользу, а не подчиняющих ее себе и не упраздняющих ее.
В такой перспективе Русь и производное от нее представляет собой тот политический горизонт, от которого нереально отказаться. Однако надо отличать сознание представителей Руси как транслокальных политических асабий и русских как подданных любой господствующей асабийи. «Просто русские» запрограммированы быть инструментом в руках власти, которую они хронически не могут (и вряд ли смогут) поставить под свой контроль. А потому, для большинства русских альтернативой этому может быть только превращение «русского» в прилагательное, то есть, его приложение к тому, что само способно быть субъектом и подчинять его себе, как Господин Великий Новгород подчинял себе Русь в лице князей и архиепископов. Помимо дееспособных локальных сообществ, особенно в тех случаях, когда они отсутствуют (но должны будут возникнуть в ходе «вестфализации» России), это может быть причастность к любой идентичности, наделяющей ее носителей субъектностью — религиозной, идеологической, субкультурной, корпоративной и т. д.
Ревитализация корней, зацементированных Русью, может быть одним из направлений деколонизации наряду со становлением горизонтальных (локальных, региональных) и вертикальных (консорциалистских) идентичностей в пространстве русских языка и этники. Весьма перспективен в этом смысле проект «Меряния», который не противопоставляет русскую, точнее, великорусскую идентичность идентичности и укладу сохранившихся автохтонных народов северной и центральной Великороссии, а пытается ревитализировать ее через осознание ее реальных субстратных, автохтонных корней. Для западных великорусов это мог бы быть проект «Кривия», как ревитализирующий корни их самих, так и наводящий мосты с их родственниками — белорусами и балтами. Для восточных великороссов, соответственно, это Вятский проект, причем, в рамках этих реконструкций было бы плодотворно проследить взаимосвязи идентичности и наследия субстратных племен и последующих княжеств, возникших на территории их обитания, чья самобытность абсолютно затерта москвоцентричной русской историографией. Еще в большей мере это касается территорий поздней колонизации, таких как Урал и Сибирь. Впрочем, что касается последней, реконструкторские инициативы ее «областников» имеют давнюю историю и весьма плодотворны.