Кстати, на примере с кино наглядно видно не только, как не надо делать, но и как делать надо. Особняком стоит русский режиссер западного уровня и масштаба Андрей Звягинцев, способный снимать о русских фильмы с универсальной общечеловеческой проблематикой, которые могут смотреть не только в России, но и в мире. Но таких единицы, и возможно ли будет в условиях тотального культурного провала в достаточном количестве сгенерировать подобные кадры — большой вопрос. Однако как оказывается про русских можно снимать качественное кино, которое будет смотреть весь мир. Если это делают западные режиссеры и кинематографисты, привлекая к данному процессу отечественных консультантов и актеров, как это было с сериалами «МакМафия» и «Чернобыль».
На этих примерах видно, что для замены деградации на развитие русским, как воздух необходима открытость миру, то есть, глобализация настоящего вместо фальшивой национализации будущего. Приняв мультитюдную форму внутри себя, что является необходимым условием для этого, они впишутся в глобальные асабийи и тренды, став их проводниками и представителями в русском культурно-языковом пространстве. Это в свою очередь сгенерирует внутри него новую субъектность в лице русских секций и филиалов глобалистских асабий и проектов.
Двумя главными пулами таких идеологических асабий на Западе являются условные левые и правые. Первый покрывает собой разные фракции — от т. н. «культурных марксистов» множества подгрупп до экологистов и социалистов. Условные правые представлены главным образом т. н. «культурными консерваторами», выступающими с позиций защиты «иудеохристианской цивилизации». Оба этих тренда уже присутствуют в русскоязычном интеллектуальном пространстве, но маргинальны в силу их неактуальности для России до той поры, пока в ней не будут решены исторические задачи устранения нынешнего гибридного режима и последующей «вестфализации».
Впрочем, можно предположить, что вовлечение русского политического пространства в глобальное может иметь следствием трансформацию ряда мейнстримных трендов и дискурсов последнего. Например, если говорить о противостоянии «культурных марксистов» с «культурными консерваторами», то занимательно, что одним из ключевых его аспектов является т. н. «исламский вопрос», но не в его самостоятельном качестве, а в роли жупела и заложника этих двух дискурсов. Так, пресловутые «культурные консерваторы» сегодня в противостоянии «исламизации» фактически пытаются перехватить типично левую, прогрессистскую повестку, выставляя ислам как угрозу равноправию женщин, ЛГБТ и т. п. — ценности, защиту которых провозглашают «культурные марксисты», но не осуществляют де из-за своего «потворства исламизации». Последние в свою очередь, как это происходит в США декларируют защиту ислама и мусульман в ряду прочих меньшинств, в рамках т. н. «политики идентичности» (identity politics), однако, следствием этого является размывание самих сущности ислама и мусульманской идентичности в виде поддержки их политическими представителями гей-браков, абортов и т. п.
Столичная интеллигенция и богема в России в условиях отсутствия в ней реальной политики уже развлекается, косплея, как сейчас говорят, эти западные «культурные войны». Исламский фактор в этом тоже играет существенную роль, но в строго определенном ракурсе — отношения к иммиграции из южных постсоветских государств, которую поддерживают «левые» и не поддерживают «правые». Однако карго-характер заимствований западных дискурсов в российскую не-политику на этом примере виден очень хорошо, так как в отличие от западных государств, в которых «исламский фактор» действительно представлен иммигрантами, в России он привязан ко второму по численности автохтонному, компактно проживающему сообществу. Оно в путинско-гундяевской России полностью лишено собственного представительства в политике, которая — еще раз — в ней попросту отсутствует, но неизбежно должно будет заговорить своим голосом сразу, как только она появится вместе с реальными федерализмом, многопартийностью и гражданскими свободами.
Так вот, можно предположить, что по мере развития этих процессов могут усилиться позиции такого феномена как восточноевропейский консерватизм, остающийся периферийными по отношению к западному «культурному консерватизму». Иначе говоря, речь идет о таких странах как Польша, Венгрия, Хорватия и уже в некотором смысле Украина, где местные консервативные силы по принципиальным вопросам «культурных войн» стоят на позициях, мало чем отличающихся от «исламистских», особенно в умеренной версии последних. Понятно, что в России столичные, колониальные по сути «правые» тащат в нее дискурс западного «культурного консерватизма», а такие же колониальные «левые» с удовольствием выступают в роли их спарринг-партнеров. Однако очевидно, что в глубинной (rural) России, как ее христианской, так и ее мусульманской частями при обретении ими субъектности будет более востребован «восточноевропейский» тренд, который таким образом может получить подпитку за счет внушительного пополнения.