Но главная проблема для учредительного политического процесса возникла не на окраинах, которые соглашались принять в нем участие, а в самом центре. «Есть такая партия!», — парировал вернувшийся с прочими политэмигрантами Ульянов-Ленин на риторический вопрос-утверждение главы Петросовета Ираклия Церетели о том, что в сложившихся в стране условиях ни одна из партий в одиночку не может взять власть, а потому все они должны сложить свои усилия и искать компромисса для решения общих задач. Но в том-то и дело, что Ленин и его сторонники эти общие задачи — учреждения консенсусной политической системы не признавали. Вместо этого они собирались, воспользовавшись хаосом, установить классовую диктатуру в лице своей партии как ее выразительницы, а Россию превратить в плацдарм для ее распространения на другие страны, то есть, осуществления мировой, а не национальной революции.
Таким образом, у конгломерата учредительных сил обозначился вполне однозначный враг, опасность которого становилась очевидной с каждым днем. Ведь этот враг сумел реализовать эффективную политтехнологию революционного двоевластия в лице советов, которые он из демократического представительского института превратил в инструмент свержения Временного правительства и захвата власти.
Через год после немецкой ноябрьской революции, подобной российской февральской, схожая ситуация возникнет в Германии, где немецкое коалиционное революционно-демократическое (Веймарское) правительство столкнется с таким же вызовом со стороны тех же самых сил, их немецкой разновидности, представляющей собой единое целое с их российскими собратьями по Коммунистическому Интернационалу. Что в этой ситуации сделает правительство Веймарской республики? Возможно, уже наученное к тому времени опытом России, где в итоге власть возьмут российские коммунисты, оно в одностороннем порядке выйдет из войны и высвободившиеся силы армии бросит на подавление красной угрозы, не менее опасной, чем в России.
Веймарская республика устояла перед вооруженным восстанием коммунистов, потому что сумела определиться с главным политическим приоритетом того времени, дать правильный ответ на вопрос своей жизни и смерти. А ведь соблазн продолжать войну у нее мог быть куда большим, чем у Временного правительства, учитывая то, что тогда из нее выбыл, возможно, основной ее противник — Россия, которая по Брестскому миру передала ей существенные ресурсы. Но немецкое правительство бросило не только войну на западном фронте, но и уже завоеванное на восточном, уведя войска из Украины, Беларуси и Прибалтики, чтобы высвободить их для битвы за свою страну, над которой нависла красная угроза, продемонстрировавшая себя в полный рост.
А вот российские предшественники Веймарской республики продолжили вести войну до победного конца. И это при том, что у них не было своего Брестского мира, а была стремительно дезорганизующаяся армия, дезертиры которой пополняли ряды их противника. Более того, они это делали в условиях не мононациональной страны, как Германия, но рассыпающейся Империи, части которой фактически выходили у нее из под контроля.
К слову, надо напомнить, что первый удар по Временному правительству, оказавшийся нокдауном, за которым последовал скорый нокаут, нанесли именно сторонники продолжения войны. Первые столкновения сторонников и противников Временного правительства произошли в апреле после того, как его министр иностранных дел Павел Милюков (Дарданельский) послал правительствам Британии и Франции телеграммы с заверением о продолжении ведения войны Россией, что вызвало возмущение у революционной улицы. И это на фоне недавно опубликованных Апрельских тезисов Ленина, в которых тот откровенно обозначил курс большевиков на свержение правительства и захват власти…