Начнем с того, что, как показал современный (недавно умерший) русский археолог, историк и лингвист Андрей Зализняк, великорусский язык родился из смешения двух наречий — центральнорусского как части лингвистического континуума единой Руси и восточного славянства, и новгородского, северорусского, согласно реконструкциям на основании многочисленных раскопанных берестяных грамот, имевшего либо праславянскую основу, либо тяготевшего к западнославянской группе языков. Казалось бы, как покоренный Новгород мог оказать такое воздействие на язык государства — победителя? Но тут надо иметь в виду два фактора. Во-первых, инкорпорация Новгорода в Московию происходила не сразу. Его разгром в 1569–1570 гг. Иваном IV стал лишь финальной фазой поглощения, начался же этот процесс при его деде Иване III, который в 1477–1479 гг. не просто сделал Новгород провинцией Московии, но и впервые стал принудительно переселять в нее новгородцев, включая их культурную элиту. Таким образом, этот процесс растянулся почти на век, что для того времени (да и сейчас) является достаточно большим сроком. Во-вторых, новгородские горожане очевидно отличались больши́м уровнем культуры, чем московиты, выступив таким образом в качестве своего рода культуртреггеров в Московии, особенно в контексте тех процессов, о которых будет сказано ниже.
При сопоставлении общественно-политических реалий Новгорода и Москвы обычно имеется в виду, что первый был республикой, а вторая — княжеским самодержавием. Это правда, но не вся, так как в ту эпоху помимо власти политической существовала власть церковная. И тут получается интересная история. В восприятии современных людей республика идет в комплекте со светскостью, а монархия с клерикализмом, особенно, когда речь идет о Московии. Однако тогда все было во многом наоборот. Хотя кафедра великорусского митрополита была во Владимире, а с XV века в Москве (у малорусского — фактически в Вильнюсе, статусно — в Киеве), власть его не распространялась за пределы церковных вопросов, в то время как власть великого князя была почти неограниченной. А вот в Новгороде все было ровно наоборот — власть призываемого князя была весьма ограничена, а вот местный архиепископ в жизни республики играл едва ли не ведущую роль. Правда, была одна особенность — архиепископа в Новгороде избирало местное Вече, после чего митрополит Московский должен был «поставить» его, что происходило автоматически. Но первое, по-видимому, только придавало ему силы, а вот в отношении второго предпринимались попытки изменить это положение вещей, получив от Константинополя известный современным читателям «томос».
Эти планы совершенно не устраивали московских князей, но причины тому были скорее политические, чем духовные. Как и сейчас Москва претендовала на главенство над русскими землями с помощью московской церкви, соответственно, обретение независимости от нее церковью новгородской означало утрату «сакрального права» на эту русскую республику.
Тем не менее, за вычетом этих двух факторов реалии Новгорода были таковы, что его архиепископ фактически играл роль патриарха в отсутствии царя или великого князя. То есть, это был республиканский клерикализм. А вот власть московских князей была самодержавной и по своим установкам весьма антиклерикальной, что продемонстрировала история с начавшейся почти одновременно с присоединением Новгорода русской религиозной фрондой, на которую клерикалами был наклеен ярлык «ереси жидовствующих».
Предметом данной работы является политическая логика и силовые линии политической русской истории, в связи с чем мы не будем подробно рассматривать теологию данного движения. Отметим лишь то, что любому, кто попытается понять ее непредвзято, станет очевидно, как это очевидно и многим православным авторам, что его образ и характеристики, известные нам из господствующих в русской исторической науки оценок, абсолютно тенденциозны и сфальсифицированы, начиная от самого его названия, заканчивая его содержанием. Начать надо с того, что едва ли можно говорить о нем как о консолидированном религиозном течении со своими догматами и неоспоримыми авторитетами. Скорее речь идет о явлении с весьма широкими и размытыми границами, которое не успело оформиться во что-то большее из-за полуконспиративных условий существования и нехватки времени. Само собой, даже последователи ядра этого направления, не называли себя жидовствующими. Используя современные характеристики их с куда большим основанием можно считать унитарными христианами или авраамическими монотеистами — последнее с учетом того, что в библиотеках их идеологов находили книги не только Маймонида, но и Газали, а также классиков античной философии. Весьма интересно в них было позже уже распавшееся и не встречающееся в русских «сектах» сочетание интеллектуализма с ветхозаветным законничеством.