Теперь что касается размежевания с Троцким и его «перманентной революцией», в качестве альтернативы которой рассматривается сталинское «построение социализма в отдельно взятой стране». Расхождение этих двух подходов действительно является принципиальным, но только в плане тактики, а не идеологии, как это пытались представить сами троцкисты как проигравшая сторона. О том, что Сталин не был идиотом, готовым поверить в то, что государство, провозгласившее целью мировую революцию, сможет отсидеться в своей берлоге, свидетельствуют как его внутренняя, так и его внешняя политика.
Конечно, можно объяснять массовые репрессии Сталина его психопатологиями, как это модно сегодня делать во фрейдистско-фроммовском ключе. Но у них был и абсолютно рациональный смысл. Просто увидеть его не позволяют мифы о национализации большевизма, переходе к мирному сосуществованию систем и построению социализма в отдельно взятой стране. Ведь в рамках такой картинки, которая могла сложиться после видимого завершения гражданской войны и перехода к НЭПу, происходила определенная либерализация большевистского режима. Не только внутрипартийные диссиденты, но и разные левые попутчики-оппоненты большевистской революции, а также примкнувшие к ней из прагматических соображений национал-приспособленцы, отказавшиеся от борьбы против «советской власти», спокойно себе жили под ней и даже пристраивались ею на те или иные работы. Ее откровенным противникам давали уезжать, как это было с «философским пароходом» или фактически не мешали бежать в силу слабого контроля за госграницей. Другие сидели в щадящих по сравнению с ГУЛАГом условиях на Соловках, и только с теми, кто не хотел признавать свое поражение и продолжал борьбу, «советская власть» обходилась соответствующе. Почему же с определенного момента это начинает резко меняться?
Популярное объяснение гласит, что просто власть после харизматичного лидера, не боявшегося утверждать ее в непримиримых, но свободных дискуссиях, оказывается в руках у закомплексованной посредственности, которая в силу неспособности к идейному уничтожению оппонентов, начинает их физическое уничтожение. Доля правды в этом, безусловно, есть, но кое что тут не сходится. Ведь как раз в момент наиболее тяжелой для Сталина схватки за власть, то есть, в конце 20-х — начале 30-х годов, репрессии были наиболее мягкими, когда большинство осужденных отделывались небольшими сроками, а расстрелы были весьма редким явлением. А вот когда этой власти Сталина уже ничего, казалось бы, объективно не угрожало, запускается массовый конвеер отправки в лагеря, расцветающие по стране пышным цветом, и расстрелов, то есть, самого настоящего физического и психологического террора. Логика? Она есть. Дело в том, что объективно власти Сталина ничего не угрожало внутри страны, и то, что внутренних сил у русских и нерусских антисталинистов для свержения его надежно закрепившегося режима уже не было, понимали все. Однако этот режим, с одной стороны, опасался попыток свержения извне, на которые была вся надежда у его непримиримых противников, с другой стороны, не собирался пассивно ждать, когда за ним придут, но в соответствие со своими происхождением, сущностью и заявленными целями сам готовился и старался бить врага в его логове.
Сталин с соратниками (фото)
Массовые репрессии в СССР, которые фактически были возобновлением большевиками гражданской войны против неблагонадежных элементов, безобидных, на первый взгляд, но весьма опасных в случае войны (что потом и произошло), происходили одновременно с начавшейся индустриализацией, проводившейся методами, которые могут быть оправданы только подготовкой к войне, и в совокупности такой подготовкой к войне и были — мировой войне. Эту подготовку сталинским режимом к мировой войне может не видеть только слепой равно, как и то, что режим готовился к войне «малой кровью на чужой земле», а отнюдь не к войне «отечественной», которую никак не ожидал получить от Гитлера в 1941 году. Не ожидал же не потому, что де наивный Сталин верил своему другу Гитлеру (миф советско-либеральных инфантилов), а потому что Сталин рассчитал свои действия, исходя из понимания вышеописанной геополитической логики Гитлера, сформулированной им в «Моей борьбе».