Раз звёздочка, два звёздочка, три звёздочка... Четыре! Не лейтенант, а целый капитан! Неужели подстава? Фуражка, кокарда, синий околыш! Судьба! Он, искомый! Капитан, а похож на настоящего человека! К нему тянулась очередь участников пробега, как будто ручеёк впадал в синее море, как будто к народному артисту за автографом. Пацаны запыхались, перебирали ногами в резиновых кедах. Я норовил взметнуть руку в пионерском привете, но я был уже комсомольцем. Терпение и ещё раз терпение! Пришлось подождать, без очереди не пускали. С нескрываемым отвращением капитан посмотрел мне в глаза и поставил первую галочку. Иных же напутствовал по-хорошему: «Беги, спортсмен, беги! Бурного тебе финиша!» После третьей галочки капитан обморозил меня лагерным холодком, процедил: «А Все-миров твой вовсе и не Всемиров, а Кашляк Давид Моисеевич, 1921 года рождения, уроженец Одессы. А Всемиров — это его педагогический псевдоним. Учти на ближайшее будущее! А теперь вали!» Что-то неродное, ненашенское почувствовал во мне офицер.
Я не понял, что имеет в виду капитан, но рубашка вдруг прилипла к спине, сердце упало в пятки. Но не надолго. Одним волевым скачком оно возвратилось на прежнее место, ибо мне было некогда, маршрут не ждал. Теперь я был должен немедленно сделать какое-нибудь доброе дело. Именно такое задание стояло в обходном листе, но очень хотелось есть. Я забежал в гастроном и выбежал: из него дохнуло человеческим жарким жирком, очереди вились и круглились, тела сплелись. Давали колбасу, атмосфера калилась до состояния горячего цеха. Передние рвались вперед, а задние кричали: «В одни руки — не больше кило!» Чувство ответственности было во мне развито, колбаса требовала слишком больших временных затрат. Вообще-то Всеми-ров обмолвился, что участникам соревнований положено запитываться без очереди. Действительно, иные юные спортсмены махали своими обходными листами на подступах к прилавку, но лично я убоялся народного гнева. Хорошо, что мудрая природа сконструировала мой организм таким умным образом, что желудок располагался вдалеке от головного мозга и не слишком беспокоил его своей назойливостью.
Что же мне совершить доброго? Ноги несли меня Петровским бульваром по направлению к финишу, к Музею революции. Вот старушка с тяжёлой сумкой. Может, поднести? Нет, это как-то обыденно. Вот мальчишка боится улицу перейти. Может, перевести? Слишком просто. Мамаша катит коляску. Не даст же она мне её покатать! Ветер гнал обрывки газеты. Разве догонишь? В боковом зрении мелькнул мужчина на скамейке, я безжалостно оставил его за спиной. Губы лижет, веки опухли, во взоре тоска и бессмыслица. В домашних тапочках. Экзема, фаланги пальцев, деформированные от пьянки. Человек — это звучит гордо? По дяде Стёпе я знал, что этот данный человек мучается с похмелья, ботинки он пропил и жизнь ему не мила. Чем тут поможешь? Свою-то не отдашь. Постой, постой! «А металлический рубль?» — зашевелилась благородная мысль. Я совершил крутой разворот. «Дяденька! Я хочу вам помочь! Очень-очень! Понимаете, я — комсомолец, совершаю пробег, помогаю хорошим людям, которые попали в беду. Вы ведь хороший человек, я знаю!»
У мужчины, карманы брюк которого были вывернуты наизнанку, сделалось умеренно испуганное лицо. Это выражение с трудом поддавалось считыванию — уж больно он опух. Острый нос торчал меж пуховых подушек, в глаза не заглянуть. А глаза, как мне твердили на уроке литературы, — зеркало души. А куда без души? Тем более хорошему человеку. Мимика у хорошего человека была тоже, естественно, вялая. Но голосом его бог не обидел.
«Комсомолец? Вытрезвиловка? Пятнадцать суток? Что я вам, нанялся? Да я ж не пьяный, я только с похмелья! Ты меня восклицательными предложениями перестань пугать! Расстрелять? Взять на поруки? Принудительное лечение? Нет, только не это! Я и сам до ручки дойду!» Чувствовалось, что никто и никогда не делал ему ничего по-настоящему доброго, а непоправимость жизни заставляла его относиться к самому себе с состраданием. Совершая попытку к бегству, он попытался встать, но, похоже, центр тяжести отнесло куда-то вбок, и мужчина снова оказался сидящим. Я честно протянул ему металлический рубль. «Угощаю!»