На Генку я тоже имел зуб. Как-то раз он засандалил мне рогаточной пулькой -из алюминиевой мягкой проволоки прямо в лоб, но это не со зла, он метился в Кольку. Рыдал я недолго, оспенная отметинка прожила со мной оставшуюся жизнь.
Эти же квартирные люди тайно совали мне конфеты. Своей доброты они стыдились. «Кушай, мальчик, расти большой». Тётя Нина выращивала на подоконнике чайный гриб и наливала желтоватую жидкость в гранёный стакан, приговаривая, что детям полезно. Вкус приятный, с кислинкой. Тётя Нина не скрывала, что ей нравятся мои уши — огромные, как лопухи, строго перпендикулярные по отношению к остальному туловищу. Она их трепала — была бездетной. А Фёдор Францевич, по национальности долговязый швед, так вообще зазывал к себе комнату и читал мне дореволюционную книжку Киплинга — про кошку, которая гуляла сама по себе. У него самого кошки не было. Наверное, ему хотелось обратно в Швецию, но за это расстреливали. Фёдор Францевич был человек наособицу, поэтому, наверное, все его звали по отчеству. Квартира была велика, но жильцов в ней насчитывалось всего пять десятков, отчеств никто не знал — и без них было ясно, о ком и кому речь. А фамилии вообще не требовались. Сейчас я думаю, что по какой-то причине эти люди хотели казаться хуже, чем были на самом деле. Все мы там жили, нового не сообщу.
Дядя Стёпа был мужик настоящий, он владел настоящим топором. С похмелья он задумчиво тесал им в тесном и тёмном дворе свои взрослые вещи, а с энергетического перепоя гонял с ним же за своей сожительницей Тонькой. «Убью!» Жили бедно, каждую вещь использовали с разными смыслами. Вот только китайским солнечным зонтикам применения не находилось. Они были шёлковыми и красивыми, отношения с упитанным Мао Дзэдуном в кепке — превосходными, так что зонтики продавались в каждом промтоварном магазине и без всякой очереди. Китайцев было много, они наделали зонтиков гораздо больше, чем насчитывалось жителей в Советском Союзе. При нашей бесконечной зиме такой зонтик не являлся первой необходимостью. От дождя он промокал. Может, в ихнем Китае и дождите не шли. Откуда я знаю? Китайский зонтик держали в закрытом состоянии, даже прогуливаясь по улице, даже на солнце. Загореть-то хотелось. Словом, настоящий предмет бесполезной роскоши по сходной цене. Шёлковые зонтики покупали потому, что они продавались. И у нас такой зонтик имелся. Я раскрывал его и изучал затейливое телосложение дракона.
Тонька без стука забегала в нашу комнату, набрасывала крючок. Её татарские скулы раздвигали пространство кобыльим восторгом, степные ноздри дрожали от любовного гона. Из-под абажурного уютного круга, где рота солдатиков раз за разом шугала врага, я бросался к подоконнику и распахивал форточку. Косточки мои были тогда полыми, удельный вес тела стремился к нулю, фрамуга казалась огромной. Деревянный вжик, птичий порх — и вот он, спасительный переулок, гладкий булыжник, упорный росток! Тонька дрожала за дверью, а я гулял за окном.
Жизнь в квартире была насквозь проходная, с тех пор я терпеть не мог открытых дверей. Переулок был покойнее комнаты. Грохотал самодельный самокат, безногий «утюг» искрил по тротуару и звенел боевыми медалями, грустный постовой с коричневой кобурой важно обозревал подконтрольное пространство и, глотая слюну, вспоминал про войну, гранату, гусеницы танка, кишки фрица, пулю в кости и свой пристреляный ППШ, калибр 7,62. Вспоминать не хотелось — страшно, но память пятилась назад в автономном режиме. Зебристый жезл свисал с запястья, свисток молчал. Мир — хижинам и коммуналкам! Мир — счастливому детству и ближнему продовольственному магазину! И вообще: миру — мир! Жизнь, конечно, не сильно сытная и потешная, но это ничего, притерпимся. Как-нибудь и это переживём, лишь бы войны больше не было.
Здесь, на Сивцевом-Вражке, никто никого не давил, колеса припасались для счастливого будущего. Редкий автомобиль гасил скорость подножным булыжником, казался неповоротливым гостем из мезозойского прошлого, вызывал щенячий восторг. Наверное, за кучевыми облаками разогревались истребители, а где-то уже урчали от сытного топлива и предвкушения стратосферы блестящие бронированные ракеты, но не до неба было пацану. Ушлый кот, косясь на постового, тащил из подворотни мышь. И был таков. Укладчица с конфетной фабрики, косясь на постового, тащила шоколадный лом и исчезала в подворотне. И была такова. Уборщица из огромного МИДа, тупя взгляд, тащила в драной сумке карандаш, почти не тронутый начальственной рукой. Он был заточен, назывался «Кремль» и предназначался внуку. Косясь на постового, рабочий человек тащил из «Гастронома» авоську с пивом. Как-никак, а до конца рабочего дня ещё далеко. Не стерпев, он юркнул в подворотню, щёлкнул заскорузлым ногтем, пробка запрыгала по гладким камням, в горле стало пузыристо и свежо. Пустую бутылку снова сунул в авоську. Сдадим и освежимся по новой! Вот и вся недолга. Думаю, что и он, и укладчица, и уборщица, и даже рыжий кот занимали одну и ту же жилплощадь.