Агроном обречённо закрыл голубые глаза, в вагоне потемнело и посуровело. Да, с таким человеком можно далеко путешествовать и не бояться за свои вещички, духовное ему дороже вещественного. Мой чемодан мирно трясся на багажной полке, в нём трамбовалось бельё, прессовались конспекты лекций. Колесо цепляло за рельс, сердце билось тук-тук.
Ехали мы ехали, а сошёл я на станции Пустошка. Один сошёл, больше никто. Агроном мне крикнул: «Удачной тебе лекции!» Скрываясь за поворотом, поезд на прощанье вильнул мне хвостом и исчез в первичных лесах. На платформе оказалось безлюдно. Только двое немых энергично жестикулировали в мою сторону. Возможно, отец и сын. Мимика их была столь оживлённа и текуча, что лица не отпечатывались в глазу, рябило. Подошли ко мне, загородили перспективу, замелькали руками, будто фокусники или какой-нибудь Шива. Тот, что постарше, сунул мне под нос бумажку с крупными кривыми буквами: «хде тутава масква»? Бумажка обтрепалась на сгибах. Надо же, вот деревня — так деревня, где Москва — и того не ведают. Наверное, в школе для немых даже географии не преподают. Хорошо, что хоть писать с орфографическими ошибками умеют. А без букв — никуда, как дорогу спросишь, как столицу найдёшь?
Я заголосил «вон там! вон там!» и для убедительности замахнулся чемоданом туда, откуда приехал, откуда был родом. Сын же вдруг затрясся, ему стало плохо, он тяжело засопел, в углах губ зашевелилась мыльная пена. Он затеребил мне куртку, я отпрянул, но отец только привычно крутанул пальцем у виска — дурной он у меня, это с ним так частенько бывает, не бери, пожалуйста, в голову. Сам же упорно не понимал моих директив, надсадно мычал, окружал, обступал и снова с яростью тыкал в бумажку. Наверное, оба они были больными на всю голову, на весь организм. При этом сын продолжал трястись, его прикосновения были неприятны, будто лягушка тебя за бока трогает. Хотя при чём здесь лягушка? Лягушка холодная, а одет я тепло.
Я ещё раз взмахнул чемоданом в московском направлении, и тут немые, как по команде волшебной палочки, вдруг исчезли — то ли растворились в воздухе, то ли спрятались под платформу. Мир стал обретать послушные взору объёмы. Вот и билетная касса, вон и деревня, собаки брешут, трубы с дымком. Будто ребёнок нарисовал. Солнышко тоже топырилось лучами. Я сунул руку во внутренний карман — кошелька не было. Всё, пропал. Негуманно со стороны немых. Я внимательно обвёл взором бескрайнее небо, крикнул ему «ау!», спрыгнул на рельсы. Чемодан прихватил с собой. Под платформой ещё не сошёл чёрный лёд, из-под него молча сочилась вода. Подобрал камень на насыпи и по инерции запустил его в столичную сторону. Другой для верности швырнул в противоположном направлении. Камни улетели недалеко. Ни в кого не попав, только потревожили воздух, застряли в шпалах. Ну что — попал в ветер?
Денег не стало, вместе с ними подрывалась и вера в рай, и вера в человечество. Обидно. В те времена она ещё много для меня значила. Это-то и противно. И вот с такими людьми шагать в неминуемое будущее? Вот по этим шпалам? Куда они нас приведут? Наверняка в болото. В те времена язык у меня ещё не развязался как следует. Уроки библиофила Александра Николаевича отпечатались в моей памяти, но это было пассивное владение языком. Это потом в схожих случаях я стал с лёгкостью прибегать к обсценнейшей лексике. А тогда мне хотелось только плакать.
Но не уезжать же обратно, к Иван Иванычу Небритову? Поезда ходят редко, расписание мне неизвестно, денег на билет нет, люди ждут политинформации, наверное, накрыли на стол... Нет, подвести их нельзя. «Жизнь продолжается при любой погоде», — подбадривал я себя. И не зря: я увидел протянутую мне с платформы женскую руку и без всякой помощи запрыгнул наверх, в неизведанное.
«Оля», — произнесла она, серебряные колокольчики зазвенели «оля-ля, оля-ля»... Ну, и так далее, добавить нечего. В памяти встал безобразный Отчайнов с его Людмилой. Как он мне говорил? Оля-ля, follow me... Но Отчайнов-то был несчастен, я же точно буду счастливым! Счастья — не миновать! Душа ещё не распелась, но уже готовилась к выступлению. Я осторожно огляделся, но колокольчиков нигде не заметил. «Я тебя уже давно встречаю, — сказала Оля. — Я и пирогов с капустой напекла, да только по дороге Санька увидела, ему отдала. Ты ведь не обидишься? Он ведь давно не ел».