Перед домом — два бюста. «Отец и мать», — сказала дочь. Простые лица, устремлённые за горизонт. Доярка и механизатор. Грудь в орденах, глаза из гипса, но добрые. «Герои социалистического труда, им бюсты по закону положены. Стояли в главной колхозной усадьбе, на лестнице славы, мальчишки там кидались в них снежками и всякой подручной дрянью, вот я родителей и перевезла. Мне так спокойнее. Тёплой кипячёной водой по субботам мою».
Прямо перед бюстами покачивалась детская лошадка. «Нет, детей у меня нет, но я готовлюсь ко всем случаям жизни». — «А для девочек тоже что-нибудь припасла?» — «Девочки у нас не получится».
У крыльца — кадка с пальмой, под ней — крупная чайка, упорно высиживающая яйцо. Покосилась круглым глазом, не всполошилась, вернулась мыслью к птенцу. Он уже постукивал клювиком в скорлупу, перья чайки слегка подрагивали. Оля произнесла: «Ты помой руки, а я постелю постель. День на дворе, но это не важно». Я слегка покраснел, но было поздно. «Это и называется крутящим моментом любви», — ностальгически вспомнил я учебник по школьной физике, который долгое время казался мне не соответствующим моим гуманитарным способностям. Окончательно понял: я пришёл сюда на нерест и ощутил близость ко всему живому и даже рыбам.
Хозяйственная жизнь давалась Оле легко, она порхала с веником туда-сюда, будто занималась под музыку аэробикой. Оля не спрашивала меня, что подать на стол, но каждый раз выходило именно то, что требовалось организму. Солёный грибок щекотал пищевод, капустный пирог ласкал внутренности, чёрная редька щипала язык. Вот тебе борщ, холодец с хренком, вот тебе вареник с вишней. Вот тебе чёрного хлеба кусок. Или ещё что-то нездешнее. Для нашей цели все средства были хороши, нашим средствам все цели были по силам. Чего мы хотели, то и могли. Чай наливался густыми сумерками.
Падали звёзды, но загадать желание я не успевал, не спешил. Думаю, оттого, что никаких посторонних желаний у меня и не было. Я просыпался легко, как зверь, хотелось поскорее послушать Олю, погладить волосы и лицо, самому словечко вымолвить. Мне было хорошо там, где я есть. В телескоп я больше не заглядывал, уж лучше увеличительное стекло. Я имею в виду стихи, которые вылетали из меня, как птенцы из гнезда. Я записывал их на оборотках лекций. Время летело незаметно. Только чиркнешь спичкой — а дня уж и нет. Только затеплишь свечу, как настал рассвет. Время летело незаметно, а запомнилось навсегда. Чудно и чудно. Просыпаясь, Оля приветствовала меня: «Так хорошо, как будто бабочки в голове порхают».
Когда к Ольге Васильевне приплывали ученики, я бродил по Острову. Отчество ей не шло. Оля, Оленька... Длиннее не требовалось. Больше всего мне нравилось сидеть на берегу Озера и наблюдать, как одна волна с чешуйчатым отливом догоняет другую. Догоняет, но догнать не может. Никаких неожиданностей, огорчившихся не было. Озеро напоминало ребристую доску, на которой отстирывалось всеобщее прошлое. Теперь такие доски вышли из употребления, их можно встретить только в антикварных магазинах. Практически не ломаются, что разорительно для производителя.
Я раздевался и плыл. Вода сначала обжигала холодом, я её разогревал сажёнками до состояния жара. Вообще-то я плавал плохо, но здесь не уставал, вода была мягкой, как воздух, между пальцами я ощущал перепонки. Я по-спортивному фыркал, не пуганный человеком тюлень касался меня носом, будто встретил брата. Потом снова нырял. Вода обнимала меня, я — её. Озеро было огромным, взгляд не доставал до другого берега. Он сливался с водой в огромную биомассу. Вместе с волной перекатывался планктон, чуть поглубже матерели окуни, судаки, щуки... Нагуливали вес водоросли, волочились ветвями по дну. В заводях пузырилась от счастья глазастая лягушечья икра. Торжественно выплывали белые лебеди, больше знакомые мне по балету. Никакого сходства, даже удивительно. Плыли и облака, похожие на пшеничные сдобы. И тут через минуту налетал вихрь, сбивал их в помертвевший свинцовый клубок. Он катил на меня как угорелый. Опасаясь дождя, я грёб к берегу, возвращался на гору, в наш аптекарский сад, где всё оставалось по-прежнему и светило солнце. Хрустел антоновкой, растирал между пальцами мяту, вдыхал пыльцу с бугенвиллии. Облака уносило, дождь уходил стороной.
В кармане куртки я обнаружил лимонную косточку. И как она туда попала? Каким ветром её занесло? Я, вообще-то, клал в карманы всякую дрянь и никогда её не выбрасывал. Катя меня корила. Здесь же, чтобы убить время и дождаться Олю, я стал перебирать содержимое. Медяк на метро, билетик на троллейбус, чек из продовольственного магазина, ржавый гвоздь, пивная крышка, ржаная корка... И вот — лимонная косточка. Я обошёл сад, лимонного дерева там не росло. Была не была! Я воткнул косточку в землю. Вдруг она прорастёт? Оля станет поливать деревце, и оно даст плод! А когда я приеду, мы будем сидеть в саду и гонять чаи со своим лимоном. Как всякий русский человек, я никогда в жизни не видел лимонного дерева. А вдруг повезёт, и Оля испечёт лимонный пирог?