И вот это произнести вслух? Теперь, когда, кроме ночи любви, вся остальная жизнь кажется какой-то придуманной? А колхозникам разве легче? Им, дояркам, механизаторам, скотникам и асфальтоукладчикам с золотой медалью? После трудовой недели снова испорченное настроение вместо вдумчивого чтения и телевизора? Нет, только не это! Никуда не пойду! Уж лучше природная страсть, природное бедствие!
Я и вправду никуда не пошёл. Погрузив в лодку огромную корзину, по проседавшей и тяжёлой воде мы поплыли в сельский в клуб. Грёб я, с непривычки сохли губы, капал пот. Хотелось зажмурить от счастья глаза или нырнуть. Любовь моя была слепа, это радовало. Лодка чертила зигзаги, будто за нами гнались. На самом-то деле зигзаги получались от неопытности. Но в руках ощущалась такая сила — хоть поднимай небо на вилы и опрокидывай на себя. Прыгали рыбы, пытаясь догнать уходящее солнце. В устройстве мироздания они понимали плохо. Наверное, они завидовали моим лёгким. Я бы тоже не отказался от жабр. Хотя бы на время. Олино лицо обдавало закатной огненной взвесью. Я смотрел на удаляющийся Остров. Казалось, что его несло на белёсые звёзды. Уже появилась луна, бледная, как привидение.
Клуб стоял на высоком берегу, в сумраке его осыпающиеся колонны напоминали о Парфеноне. Атмосфера требовала высокопарности, любой сквознячок хотелось именовать бризом или даже Бореем. Одновременно думалось: несмотря на разрушения, причинённые ему бескультурными турками и цивилизованными англичанами, Парфенон простоял более двух тысяч лет, а история дома культуры насчитывала всего пять десятилетий. И этих хватило для ветхости, завоевателей не потребовалось. Хоть археологические раскопки устраивай — вычисляй архитектора и тех трудяг, кто всё это слепил. Крышу, слава богу, пока не снесло. Прохудилась, конечно, но это мелочи. Можно и починить. Сметливые местные жители так и сделали — в центре крыши приметно волновался парашютный купол. Оля пояснила: «У нас тут неподалёку сам Гагарин совершил вынужденную жёсткую посадку. Прямо на мягкую пашню. Пока его спецслужбы по всей стране искали, наши хозяйственные мужики кое-чем поживились. В том числе и парашютом. Ткань очень качественная и большая, не промокает, в огне не горит, многим женщинам даже хватило на юбки».
И о чём я расскажу сельчанам, этим потомкам славян, финно-угров, татар, подражателям древних греков? Этим космическим расхитителям? Какую мысль донесу до народной массы, как разовью шевелящийся разум? Услышь меня, демос!
Мы вплыли на монументальную лестницу, которая круто вела наверх, в самый клуб. Да, именно вплыли, потому что нижние ступени затопило водой. То ли по безалаберности так сделали, то ли так изначально задумали, предусмотрительно готовясь к прибытию уважаемых лиц, возвращающихся с удачной рыбалки. Столько времени прошло, что уже не догадаться. Лестница была устроена с маршами, на некоторых из них взметнулись ободранные скульптуры. Спортсменка с веслом — нижняя лопасть отломана. Рыбак в кожаной робе и с широко разведёнными руками, в которых он когда-то держал здоровенного осетра. Теперь же он ловил ими огромную пустоту. Обломки гипсовой лепнины разметало по окрестностям. В основном это были незначительные фрагменты виноградных гроздьев, которым не пришлись по вкусу местный климат и нравы. «Теперь ты понимаешь, почему я забрала родителей домой?» — спросила Оля.
Она порхала впереди, я тащил вслед за ней огромную корзину и тяжело дышал в лебединую спину. Непонятно, кто из нас здесь главнее. Наверное, всё-таки она — здоровались-то именно с ней. Бабки в нарядных платках из парашютного шёлка, мужики в непривычных для груди пиджаках. В плечах жало, но они не подавали виду и пуговиц не расстёгивали. Дети с наивными лицами смотрели так, как будто сошли с иконы. То есть мудро и терпеливо. Такие же парни и девки — бриты