и умеренно крашены. Транзисторные радиоприёмники вежливо выключены. В худшем случае можно было услышать Чайковского или Баха. Это слегка настораживало. Густо пахло свежим одеколоном. Погода стояла безветренная.
Оля наделяла встречавших её из корзины — кого яблочком, кого банкой с густым малиновым вареньем, кого липкой карамелью. В нагрузку к каждому гостинцу полагался иллюстрированный журнал — «Огонёк», «Работница», «Сельская молодёжь», «Химия и жизнь». Какое разнообразие! Никогда не думал, что у нас в стране столько думающих авторов и читателей. Шавкам полагалась персональная сахарная косточка. Они не бросались на Олю, как на грузовик с гуманитарной помощью, а спокойно ждали своей очереди, только слегка скулили и заранее благодарно виляли хвостами. Твёрдо знали, что облома не будет.
Одному доходяге досталась четвертинка и журнал «Знание — сила». Выглядел он не как человек, а как восковое пособие. «Жалко Санька, — угадывая мой вопрос, продолжала космическую летопись Оля. — Он ведь первым был, кто Гагарина на пашне в лицо увидел. Первым прибежал по вязкой земле — расторопный, думал, что ему сейчас колхозные посевы попортят, собрался по-деревенски оглоблей махаться. А Гагарин ему и скажи (это я Санька буквально цитирую): «Не бойся меня, мил человек, у меня в кобуре атомный пистолет, но я — тоже советский, партбилет, паспорт и сберкнижка у меня при себе. Просто я прилетел из загадочного космоса, мой позывной — Кедр, но ты зови меня запросто Юрой. Про посевы не беспокойся, я тебе полк космонавтов пришлю, не мужики, а орлы, все как на подбор — статные, будущие герои Советского Союза, на них и наградные приказы уже заготовлены. Мы тут субботник на славу устроим, урожай ломовой соберёшь, вспомнишь Юрку добрым хозяйственным словом». После таких завлекательных речей дал Гагарин Саньку померить скафандр, угостил сухим спиртом и жидкой воблой из тюбика. После взял расписку о неразглашении. Но поскольку субботника проведено так и не было, Санёк разгласил. Я ему не во всём верю, особенно про сухой спирт и атомный пистолет, но канва, думаю, верная. И как после этого не запьёшь? У него алкоголизм в последней стадии, неоперабельный. Жалко его до слёз, хлебороб был отменный».
Уж как Санёк Ольгу Васильевну благодарил! «Век тебя не забуду, клянусь космосом — зачитаю журнал до дыр!» Прямо на колени бухнулся. Видно, совсем чувствительность потерял —"лестница каменная, а коленям совсем не больно. Только я оглянулся — а он уже на ноги встал, махом чекушку прикончил и побрёл без закуски, путаясь в огромных ступнях, куда-то подальше от нарядной публики. Наверное, закатился под какой-нибудь лопух, использовав умный журнал вместо подушки.
Но Санёк был исключением. Все остальные покорно тащились с гостинцами в клуб. На меня же смотрели с недоумением. Ишь ты, столичная штучка! Некоторые на меня крестились, но семечек при этом не лузгали. Правду говорил Иван Иваныч: культура давала в народе дружные всходы. Что посеешь, то и пожнёшь. Во всяком случае, так меня учили. Одна бабуся даже обратилась ко мне в третьем лице. Встала передо мной, смерила внимательным взглядом: «Уж больно довольным выглядит. Будто уже поддал по третьей или даже по пятой. Улыбается без всякого смысла. Подозрительно. Не иначе как в Ольгу Васильевну влюбился. Не обидел бы». Я твёрдо ответил: «Не обижу!» Полагаю, что ответ её удовлетворил.
«Видишь, какую я тебе рекламу сделала — стопроцентная явка и даже больше!» — с гордостью произнесла Оля и сдала меня с рук на руки заведующему клубом. Худ, высок, хорошо разработанный массовыми затеями речевой аппарат, сильно отставленный кадык, какой бывает у людей, с удовольствием пьющих в одиночку. «Парадизов», — угодливо представился он и легко согнулся вдвое, будто бумажный листок. Стало видно, что на сгибе, в заднем кармане брюк рельефно топорщится фляжка. «Рад, очень рад познакомиться со столичным жителем. По совместительству сочиняю афоризмы. Не угодно ли выслушать? А то у нас здесь в деревне такая обретается темень, словом не с кем перекинуться. Разве только с Ольгой Васильевной. А с остальными — будто птицу удочкой ловишь».
Парадизов повёл меня длинными коридорами, сыпал мудрыми мыслями, словно сухим горохом. Некоторые я запомнил. «Читая книгу, не забывай перелистывать страницы». «Разум — лучшее изобретение человечества. Используй с толком, не ковыряй в носу». «Коммунизм наступит вот-вот. Не спи, отдавит ногу». «Гоняя порожняком, ты уподобляешься слепому, стригущему лысого». «Для преступности у нас уничтожена почва. Как же она, зараза, растёт? Гидропонно, что ли?» Я не успевал следить за его мыслью и коридорами. На каждом повороте этого лабиринта его слегка заносило, и он замирал для устойчивости. Потом прикладывался к фляжке, но мне не предлагал, не спрашивал «не угодно ли?».