Один раз мы всё-таки зашли в тупик. «Зданию требуется капитальный ремонт!» — воскликнул я от досады. Парадизов сделал неспешный глоток и посмотрел на меня, как на полоумного. «Вы хотите, чтобы всё здесь разрушили до самого фундамента? — с вызовом произнёс он. — Вы ведь наших асфальтоукладчиков, надеюсь, видели? А Санька? Да хоть на меня посмотри! Это же не люди, а сволочи. Я потому и пью, что мне на себя смотреть противно. Специально для этого и зеркало пропил». Я не знал, что у него так ласково переливалось во фляге, но действовало безотказно, вежливости поубавилось. Впрочем, последние реплики свидетельствовали о том, что мысль, наоборот, становилась трезвее. «Знаешь, отчего я эту дрянь пью? Не из-за единичного несчастного случая, как жалкий Санёк, а из-за великой всемирной скорби по всему человечеству! Понимаешь, жизнь настолько проста, что даже обидно. Если хочешь быть счастлив вечером — пей вино. Если хочешь быть счастлив утром — не пей вечером. А быть счастливым днём — никак не возмож-
*
но. Такая, брат, выходит депрессия, даже похмеляться не хочется».
Да, хорошо забрало его, философствовать принялся, а ведь лекция ещё не началась.
Сцена была ярко освещена, на покрытом кумачом столе стоял графин с родниковой водой. Не бог весть что, но видно, что люди к мероприятию готовились загодя. За кулисами я приметил пионерку с букетом роскошных тюльпанов. Тоже, видимо, для меня. Наверняка нарвала на нашем Острове, на материке таких не водилось. Я эту пионерку у Ольги Васильевны видел, образ Павки Корчагина ей никак не давался. Она говорила, что слепых боится и уж лучше выйдет замуж за Железного Дровосека из страны Оз, если уж без этого никак нельзя. Коса толстая, галстук алый, передничек белый — вырядилась, как положено для встречи столичного лектора. Сидя на табуретке, свободной от букета рукой она не спеша ковыряла в носу. Что ж, это только естественно. Целая лекция впереди, куда спешить? К тому же Парадизов наверняка не читал ей своих афоризмов.
Лиц в зале не разобрать, но видно, что полон до краёв. Может, и Иван Иваныч где-нибудь притаился? С проверкой нагрянул? Но на первом ряду его точно не было. Может, для конспирации засел на галёрке или на откидном стуле расселся? От Небритова всего можно ждать.
С чего начать? Я волновался и трепетал, но одновременно ощущал себя источником светлого разума, настоящим культурным героем.
Дальше я уже ничего не решал, действие разворачивалось самостоятельно. Я набрал электрического воздуха в лёгкие. «Дорогие товарищи!» — хотел громко произнести я, но никакого звука из меня не выдулось. Видно, желание стать похожим на рыбу завело меня чересчур далеко. «Пятилетку в четыре года; Рональду Рейгану дадим в морду!» — так я хотел прокричать, но результат оказался тем же. Вместо этого я тихо, но совершенно внятно сказал: «Иваныч, кочерышка тебе в задний карман брюк, я твой конспект в гробу видал, засунь своего Пиночета прямо за тунику своей Венере Милосской». Прошептал, никто не услышал, кроме меня. Тут я поискал глазами Олю, но она куда-то запропастилась. Надежда — только на силу любви, на силу воли. И тут уж меня потащило прямо на камни. Я зажмурился, ещё чуть-чуть — и вдребезги. Чтобы брызги из глаз! Чтобы оторопь! Слова понеслись в складной последовательности, будто шестерёнка цеплялась за шестерёнку.
Скажи, скажи, хорош ли праздник наш, когда, продрогшие от страсти, мы спину гнуть перестаём
и входим в сад безвременья и счастья?
Скажи, скажи, хорош ли праздник наш, когда судьба нам открывает вены, по капле выпуская свет?
В ладони теплится ладонь.
До неба высоко, земля близка.
В твоих словах есть отклик веры.
Спроси меня: хорош ли праздник наш?
Скажи, скажи...
Голос казался мне чужим, но приятным. Оли я вроде бы и не видел, но она всё равно стояла перед моими глазами. Потом и она исчезла.
Жить на горе, что на острове, слепленном Богом
из спермы вулканов и глины наскоро, накрепко, за день, — всюду воду видать, отовсюду рукой до небес достаешь, в тебя погружаясь.