Подбежала пионерка, сделала пружинистый книксен. Кто её научил? Вручила пышный букет. И на том спасибо! Успела пропеть: «Теперь я лучше поняла сущность концепции лирического героя. Он красивый, а вы — так нет». Я и вправду чувствовал, что волосы у меня приклеились творческим потом ко лбу, глаза пустые. Хотел букет выбросить, но потом всё-таки отдал Оле. У неё-то глаза горели, заряженные моим вдохновением. Оказывается, она сидела в первом ряду, просто у меня плыло перед глазами.
Спускаясь по лестнице, увидели Парадизова. Перегнувшись мосластым телом через балюстраду, он блевал с высоты в ночное пространство. Наверное, всё-таки выпил лишнего на пустой желудок. На фоне статного гипсового шахтёра без отбойного молотка он производил особенно жалкое впечатление. Отвлёкшись на минуту, Парадизов сказал: «Куда это вы так рано? Сейчас будут танцы. Никакой разнузданной дискотеки или дикой гармошки — только вежливая кадриль, изящный вальс и игра в „ручеёк". Танцы — занятие для взращивания нежной души, а не для тренировки вульгарных ног. В буфете — только шампанское и бутерброды с плавленым сыром, очень культурно». И снова отвернулся в сторону мглы. Но танцы нас не интересовали. А нежности нам и так на двоих хватало.
Я заскрипел уключинами обратно. Клуб поначалу светился волшебным светом и казался нездешней достопримечательностью. Будто там сейчас и вправду бал. Принцы, принцессы, туфельки, галантные па и тому подобное. Потом клуб погрузился во тьму. Селяне разошлись, завтра рабочий день. Звёзды стали приметнее. Какая-то благодать сошла на озёрную воду, она потеряла в сопротивлении, приобрела в гладкости. К тому же и корзина была пуста. Лодка скользила — как на полозьях по льду. Или как обычная водомерка по самой обычной воде. Словом, чудо. Но это длилось недолго, уж очень мы спешили.
На следующее утро Терёха доставил мне телеграмму. Отличный спортсмен — ни капельки не подмокла. Всё-таки член сборной СССР. Тело плотное и будто в гусином жиру, вода скатывалась с него без остатка. Такого не берёт простуда. Терёха протянул телеграмму, глядя в будто бы виноватую землю: «Ничего, что я телеграмму по дороге прочёл? Мне кажется, здесь не хватает запятых и точек». По его стыдливому румянцу мне показалось, что он немного влюблён в Ольгу Васильевну.
«немедленно подлец возвращайся устроил мне праздничек поговорим по мужски и за аморалку ты мне тоже ответишь твой небритов». Я холодно произнёс: «Небритов — человек грамотный, просто на запятые с точками он пожалел денег. Жадный, сволочь. Тебе же, Терёха, желаю от всей души оказаться на пьедестале почёта».
На Небритова мне было уже вроде бы и наплевать, но я не наплевал. Слишком уж врезались в мягкий спинной мозг правила жизни, придуманные не мной. Что мне оставалось? Что нам оставалось? Только ночь.
— И откуда ты такая взялась? — спросил я в очередной раз. — Мне теперь все женщины кажутся уродливыми.
— Ты меня удивляешь, — возразила Оля. — Мне все люди кажутся красивыми. Тем более теперь. Надо только прищурить глаз. Разве ты не умеешь? В любом случае каждый находит себе пару.
— Точнее, не находит, а ищет.
— Это правда, нам повезло, что уже не нужно искать. Так на душе спокойнее.
Оля взяла пустую пачку из-под моих сигарет, помяла, будто собиралась выбросить. Рассеянно посмотрела в конспект несбывшейся лекции. Первая страница моей рукой была перечёркнута красным карандашом, которым Оля исправляла ошибки: «Люблю тебя!» Обвела взглядом стены — мои стихи были надёжно прикноплены. Удивилась: «И теперь всё это хранить?» Сказав так, стала разглаживать пачку обратно.
— Не беспокойся. Я совершу кругосветное путешествие и вернусь к тебе с другой стороны земного шара.
Ещё не закончив фразу, я уже морщился, метафора показалась мне неудачной. Оля была со мной согласна: «Для тебя слова важнее людей. Ты ведь в своих стихах уже прожил нашу жизнь до конца. А я ведь — как все, мне много требуется. Ты — дерево, я — плющ. Мне больше не надо. Но и меньше — тоже».
«Я о таком сплетении всегда мечтал. Ты — хранительница моих текстов. Вот умру, сдашь стихи в литературный музей, — горько пошутил я. Потом со значением добавил: — Что бы ни случилось, даже если мы вдруг больше не встретимся, молва нас похоронит вместе». В эту минуту я верил, что слова прочнее людей. Впрочем, я и сейчас верю.
«После твоих стихов и вправду умереть не страшно. Я о смерти не думаю, не думай и ты», — серьёзно произнесла Оля.
Что я мог возразить? И зачем? Так что я промолчал, разговор продолжала Оля.
— Никто меня так не любил и уже не полюбит. Тебя, впрочем, тоже. Вдвоём мы красивее, чем по отдельности.