Как он всё хорошо понимал! И про подарки, и про хухры-мухры... Особенно меня поразил пассаж про противозачаточные средства. Это была такая проницательность, которая свойственна только людям исключительно мелким.
— Может, ничего и делать не надо? — спросил с надеждой я.
— Тогда я тебя уничтожу, — твёрдо произнёс Иван Иваныч и прочно уселся в кресло. — Соберём открытое партийное собрание, пришьём тебе для начала аморалку. Екатерина твоя скажет гневную речь. Это у неё хорошо получится, блеск в глазах в последнее время у неё имеется. Публика её решительно поддержит, особенно женщины. Знаешь, какие они у нас голосистые? Как завоют про моральный облик строителя коммунизма, небесам жарко станет, мало не покажется. Особенно когда Екатерина объявит, что она беременна. При коммунизме у нас все женщины будут прекрасны, как Венера Милосская — я от своих слов не отказываюсь. В то же самое время там будет беспощадная моногамия, а двоеженцев станут кастрировать, это без вариантов. Надеюсь, что лично я до этого позора не доживу.
Мне показалось, что последнее предложение Небритов произнёс с надеждой. Однако в тот момент меня больше интересовало другое. «Как беременна? — пролепетал я. — У неё же на прошлой неделе месячные были, голова болела».
—Ты не знаешь, а мне она сказала. Я ей велел так мне сказать. И правильно сделала, что сказала — парторгу нужно такие вещи знать. А правда это или нет — вопрос второстепенный, поди проверь на ранней стадии беременности. В любом случае с твоей стороны получится отягчающее обстоятельство и неприкрытый цинизм. А ещё она, между прочим, уже по своей инициативе мне обещала, что в случае чего книжное собрание твоё диссидентское, самиздатское она публично изобличит, а тогда уж мне ничего другого не останется, как сдать тебя компетентным органам по полной программе. А это уже не разложение в быту, а государственное вредительство. Может, и срок впаяют, это уж как там скажут. В любом случае вылетишь из библиотеки с треском и без права протирать штаны на интеллигентной работе. Не нравится? Тогда вот тебе бумага, вот тебе ручка. Пиши, сука.
В общем, я подал искомое заявление — увольнение по собственному желанию. Строчки получились неровными, спина потела, руки дрожали, сердце колотилось. Следовало бы валерьянки выпить, да только у парторга её не было. Ему-то она зачем? Здоровый, зараза.
Получив заявление, Иван Иваныч позвонил куда-то и меня взяли на работу в отдел писем газеты «Паровозный гудок». «Чтобы тебе не так скучно было. Там твой кореш по фамилии Шматко трудится, побалакаете, старое вспомните».
Ведомственная газета «Паровозный гудок» принадлежала Министерству путей сообщения. Письма туда действительно приходили, но вовсе не так часто, как то требовалось по плану, утверждённому на самом высоком уровне ещё в конце прошлого года. Так что временами приходилось сочинять не только ответы, но и письма к ним. Это так меня главный редактор подучил. «Работа у нас по-настоящему творческая, интеллигентная, требует знания психологии несуществующих душ», — так он сформулировал. Творчество оказалось и вправду бурным, сейчас мне уже не припомнить, какое письмо было настоящим, а какое нет.
Фальшивые письма я сочинял прямо в редакции, а потом бросал в почтовый ящик. В то время почтовые ящики висели на каждом столбе, так что это не составляло труда. Или же я просил приятеля, отправлявшегося в командировку или на отдых, сделать это где-нибудь подальше от столицы. В связи с этим черноморское и балтийское побережья были представлены в читательской географии особенно густо. Сочи, Юрмала, Ялта... Так что за короткий период отпусков писем приходило побольше, чем за длинную зиму. Ввиду развернувшейся кампании по борьбе с очковтирательством письма регистрировали и строго смотрели на штемпели, а вот на почерк уже никто не обращал внимания. Правда, я всё равно старался его варьировать и даже научился писать левой рукой от имени малограмотных инвалидов. Ручки тоже употреблял разные. А вот ответы всегда печатал на машинке. Так было положено.