В Грабовце мы отдыхали на славу. Народу на склоне не было никого, возможность столкновения лыжников исключалась, вот мы и гоняли на полной скорости до полного изнеможения. Подъёмник в селе имелся, его построил львовский политехнический институт, но студенты сдавали зимние экзамены, а преподаватели их принимали. Не до лыж было. Так что мы с Гашишом были царями этой большой горы с буграми навыкате. На буграх хорошо трясло, сорные мысли оставались у подножия. С утра Иван включал нам подъёмник, денег не брал, уходил в лес. Уходя, над нами смеялся: вроде солидные мужики, обладатели питьевого спирта, а гоняются по горе, будто парубки, будто студенты. В вашей Москве все дураки или всё-таки имеются люди серьёзные?
Укатывались за день так, что желания пропадали. Только вот кушать очень хотелось. Супчику в сумерках похлебать, тушёночки навернуть или голубцов с варениками. Потом хозяйского травяного чайку поцедить, сгонять шахматную партейку, во время которой мы оба клевали носом. Доигрывание по-гроссмейстерски откладывали на следующий день. Потом на другой. Это была самая длинная партия в моей жизни.
Хозяйка кормила нас отменно, особенно после того, как Гашиш заговорил ей зубы. Она пожаловалась на острую боль, он потушил свет, велел ей снять с головы шерстяной платок, нацепил на уши бельевые прищепки и забормотал на каком-то африканском наречии. При коптящей свече хозяйка выглядела не так неказисто, как днём. От ужаса она упорно молчала, что было нелишним и добавляло ей очарования. Местный выговор был резким и лающим, иногда создавалось впечатление, что эти люди всегда ругаются. А они просто выясняли, привезли ли в магазин хлеб.
После сеанса хозяйке полегчало, в наш рацион добавилось парное молоко и пироги с картошкой. И эта пища тоже усваивалась прекрасно, но местный нужник мы так и не освоили, ходили на перевал, где нас никто не увидит. С перевала открывался потрясающий вид на эту бедную землю, где электричество казалось капризом. Справив большую нужду, мы от восторга кричали. Исключительно для себя. Слава богу, что никто нас не слышал, только ёлки. Слава богу, что мы никого не слышали. Бывало, что и свистели. Гашиш — в два пальца, ну а я — колечком. Выходило заливисто, но звук всё равно растворялся в снежном просторе, ветер разносил его в клочья, на перевале всегда задувало. Мы для себя кричали, для себя свистели и опорожняли желудок на белый снег. Несмотря на наше присутствие, он всё равно сиял и лоснился.
«Что ты хозяйке наговорил?» — спросил я Гашиша. «Всякую чушь болтал, воззвание к незаконным бандформированиям отчитывал — чтобы сложили оружие, иначе — уничтожим лазером или просто повесим. Память-то у меня хорошая, наизусть помню. Что касается мочек, то там расположены важные акупунктурные точки, можно иголки втыкать, но иголки я в Москве позабыл. Можно и пальцами для верности всё ухо изо всех сил теребить — в верную точку обязательно попадёшь — вроде как веником в бане хлестаться, но это уже какое-то рукоприкладство, будто ребёнок себя плохо ведёт. Так что темнота, прищепки и заклинания — это так, для пущей важности. Народ-то тёмный, я к таким привык».
Дом был беден, столы и стулья — самодельные и кривые, посуда — щербатая. Бани тоже не было, от хозяев несло слежавшимся потом. Икона — одна, Николай Угодник. О чем ему молились, я не знаю, вряд ли о богатстве. Но ламповый радиоприёмник всё равно имелся, вечерами хозяева слушали «Голос Америки» на украинском языке. Оба неграмотные. Если уж и эти дикари брезгуют столичными новостями, это могло означать только одно: Союзу Советских Социалистических Республик скоро настанет конец.
Из лёгких день за днём уходил испачканный московский воздух. Неожиданно для себя я бросил курить. Это было не волевое решение, просто не хотелось отравлять окружающую среду. Уж слишком она чиста, слишком нетронута. Воздух — свеж, выдыхать не хотелось. Сны прибавили в яркости. И снилось только хорошее. Обычно лето, обычно Озеро с Островом, где, кроме нас, никто не живёт. Кроме нас с Олей. Словом, обычный рай. Оля выглядела по-прежнему хорошо. Ещё бы — ведь я её с тех пор ни разу не видел. Как она могла состариться? Гашиш помягчал, не бредил, дышал ровно. Засыпая, не светил по стенам фонариком. Про хорошо простреливаемую местность тоже не поминал. Зачем её простреливать, эту местность, если она и так хороша? Взрывчатка осталась неиспользованной, а вот тушёнку съели. Стратегические запасы такого рода на свежем воздухе кончаются быстро.