«Под Сталинградом у нас с Серёгой ноги обморозило, идти не можем, часть наша ушла, нас в деревне бросили. Всё, думаю, конец настал, никуда не дойти. Вокруг— трупы фашистские, как брёвна закоченели. Одел для тепла на себя немецкую шинельку. Жрать нечего. Решили со страху потеху устроить. Прислоняем фрицев к домам. Один замёрз с зонтом в руке, так и поставили. Другой с автоматом стоит. Сейчас, думаем, запалю бикфордов шнур, сейчас/думаем, как жахнет, немцы как попадают, а нам хоть повеселее напоследок станет. Шнур-то уже зажёг, огонёк к взрывчатке бежит, а тут откуда ни возьмись — «Виллисы». Начальство, значит, едет. Мне бы побежать и огонёк затоптать, да ноги не слушаются. В общем, жахнуло, «Виллис» подбросило, а нам с Серёгой — штрафбат. Да, Сталинград — это вам не Бородино, с немцем тяжело воевать было. Так что давайте лучше уж про Лондон поговорим». Только тогда я понял, почему Всемиров носит валенки. Ноги у него всегда коченели.
И то правда — лучше про Лондон. Когда я возил по нему указкой или рассказывал о ватиканском музее, глаза у Всемирова добрели. Контузии как не бывало, взор тупился и обострялся слух. «Ты находишься на площади Звезды и хочешь ещё раз взглянуть на загадочную Мону Лизу. Ваши действия?» И я действовал: «Направление движения — юго-восток, иду по широким Елисейским Полям с их бесчисленными магазинами, где в 1814 г. дефилировали русские богатыри, очаровывая своей галантностью и безупречным выговором падких парижских дам. На Плас де ля Конкорд с её покрытым египетскими иероглифами Луксорским обелиском поворачиваю направо и продолжаю движение по набережной быстрой Сены с её живописными фигурами клошаров, потягивающих сухое винцо и являющихся зримым свидетельством загнивания мирового империализма, а также социальным ресурсом для грядущей всемирной пролетарской революции. Налево остаётся кованая решётка сада Жардин де Тюильри, утопающего в изумрудной зелени. А вот и монархический Лувр с его несметными художественными сокровищами, право наслаждаться которыми бессовестно отнято у клоша-ров. Мона Лиза висит в зале №175. По вторникам музей не работает. Общая длительность маршрута — 25 минут».
— Правильной дорогой идёшь, мальчик! Пятёрка! Вот только успеешь ли ты за 25 минут одолеть такое расстояние?
— Успею, дорогой учитель, у меня мысль острая, ноги быстрые!
— Смотри только, в бутики не заходи! У тебя нет твёрдой валюты, а музеи во Франции закрываются рано!
Вот оно, счастье! Вот она, радость познания и верность избранной теме! Я мог бы без запинки проехать маршрут и на метро, но забираться под землю не хотелось. Мне и московского метро хватало: когда я дожидался поезда на платформе, мне мнилось, что чёрная пневматическая сила вот-вот засосёт меня в туннель, кишащий пауками и змеями. Подземное царство, бывшее бомбоубежище. Парижские воробьи мне были милее.
Неудивительно, что Всемирова мы любили. Говорили про него: «Уматный мужик!» Про директора по прозвищу Шеф мы писали красным фломастером на кафельных стенах туалета для мальчиков ужасные гадости, а вот про Всемирова — так нет. Он этим гордился.
Следует заметить, что пересечь государственную границу в то время можно было только на танке. Например, так случилось совсем недавно, когда эти танки прокатились катком по городу Будапешту. По международной арене дефилировала костлявая холодная война, словечко «детант» выговаривать ещё не умели. Так что Всемиров был несомненным вольнодумцем и даже гражданином земного шара. Когда он пребывал в хорошем настроении, он трепал мою коротко стриженную голову и приговаривал: «А за нарушение приказа — расстрел». Но это была шутка. Он ведь не только про топографию Парижа с Лондоном пропагандировал, он ещё и на посторонние темы рассуждал: «Человек — единственное млекопитающее, которое не умеет двигать ушами. Вот в чём его отличие от животного мира, а вовсе не в головном мозге. Но это, безусловно, не отменяет положения, что человек — это звучит гордо». Это, наверное, он от контузии так говорил.
Поскольку производство туалетной бумаги в СССР как-то не задалось, подтираться приходилось газетами. Они торчали из настенной кожаной сумки, похожей на почтальонскую. Может, минуя почтовый ящик, их прямо туда и носили. Наверное, они оставляли на жопе серые разводы, но зеркала в сортире не висело. Чтобы не терять драгоценного времени даром, приходилось читать нескладухи: «Хотя вокруг нашей страны воют и подвывают империалистические волки и их лакеи, они не смогут закрыть наше солнце, свет которого берёт начало с Востока, от звёзд Кремля». Ни убавить, ни прибавить.