Поэты завывали, я же вслух стихов не читал. Мне казалось, что народ к вечеру и так от шума устал. Кроме того, надменно полагал, что стихи должны говорить за себя сами. Лично я продал один сборник. Милой девушке, она искала подарок подруге, которая увлекалась оккультизмом и хиромантией. Вот милая девушка и отыскала меня на арбатском асфальте, заплатила по себестоимости и попросила автограф. Что оставалось делать? Я воодушевился и написал: «На вечную память от автора».
В общем, я сломался и больше на Арбате не появлялся. Кому нужна вся это херомантия? Вместо этого я взял за привычку дарить «Линию жизни» знакомым. Очень удобно: как у кого-нибудь выдастся торжественный случай — вот тебе и подарок готов. Но такие случаи выдавались не слишком часто, а тираж был сильно больше количества моих знакомых. Я стал забывать — кому подарил стихи, а кому нет. Когда ошибался и отдаривал по второму разу, знакомые тихонечко фыркали, а я вздрагивал. Пришлось вести подаренным книгам список.
Конечно, переплётчику Васе пришлось ещё хуже: ему стало нечего переплетать, а больше он делать ничего не умел — только рассуждать на кухне и портить советские песни. Он их все перепортил, ни одной не осталось. Чем теперь заняться? Тлела надежда, что к Васе станут обращаться усердные диссертанты, которым надлежало свои труды представлять в ВАК в переплетённом виде. Но время наступило такое, что труды стали никому не нужны, теперь диссертации по всем отраслям знания защищались в других странах нашей планеты. Так что и с диссертациями вышел облом.
Вася разыскал меня и попросил денег взаймы. Я не дал: у самого не было, все свои сбережения я потратил на сборник. Вместо этого я накормил Васю кубинской варёной картошкой. Сладковатая, будто мороженая. Своя-то рождаться вдруг перестала. Эта была месть земли за общий недостаток любви. Когда Вася подкрепился, я спросил его: «Как там твоя нетленка?» Он важно ответил: «Пишу». «А как обстоят дела с музеем твоего имени?» — не унимался я. «Регулярно стригу ногти и волосы, собираю экспонаты», — так же деловито сказал Вася.
В общем, пришлось Васе всю свою квартиру сдать каким-то подозрительным негоциантам, в военные времена их называли мешочниками, теперь они переквалифицировались в «челноков». Они летали с огромными баулами в Китай или Турцию, набивали их лёгкими изделиями местной кустарной промышленности и торговали на пустырях и рынках. Вася же уехал на быстром поезде, сработанном в ненавистном Советском Союзе, в городе Калинине, ныне Твери. Умчал в Костромские леса, в брошенный дом в обезлюдевшей деревне. Там и затерялся его след.
Что сказать переплётчикам в утешение? Довольно скоро и напечатанные типографским способом книги перестали пользоваться устойчивым спросом. Если когда-то я следил за своими гостями, чтобы те не упёрли книгу, то теперь книг не воровали даже в обезлюдевших библиотеках. Квартирные воры тащили всё подряд, но оставляли книжные стеллажи нетронутыми. Наверное, они были занятыми людьми, читать им было некогда. Мне известен единственный случай книжного воровства: из квартиры известного пианиста вор прихватил с собой «Мастера и Маргариту», но оставил на прежнем месте концертный рояль. Но случай этот — явное недоразумение, поэтому происшествие широко освещалось газетами. Наверное, это был не настоящий вор, а случайный прохожий библиофил, которому почитать было нечего.
Но не всё было так плохо. Птиц в лесах не убавилось, они тупо щебетали утрами. Бездомных собак тоже развелось до чёрта, они совокуплялись прямо напротив мрачного здания бывшего ЦК КПСС. До революций и карнавалов им не было дела. Это радовало.
Никого в стране силком уже не держали, подданный воспринимался в качестве лишнего рта, но напуганные голодранцами посольства пили невкусную русскую кровь, тянули с визами как могли. Так что уехать успели далеко не все. От отчаяния некоторые нетерпеливые люди превращались в террористов, захватывали самолёты на внутренних рейсах и велели пилотам держать курс куда позападнее. Менее решительные рассказывали анекдоты. О том, что какой-то идиот захватил машиниста метро на станции «Марксистская» и приказал ехать в Нью-Йорк. Что тому оставалось делать? Пожал плечами и объявил так, чтобы услышали пассажиры во всех вагонах: «Следующая остановка — „Бруклинский мост"».
Всемиров-Кашляк, как и положено настоящему победителю, отвалил в Германию, получал скромное пособие за не до конца сожжённый еврейский народ. Немецкий язык вызывал в нём отвращение, учить его он не стал. Развлекал себя тем, что в цементной квартирке смотрел советские фильмы про взятие Берлина, в котором он поселился. Теперь уже навсегда. Качество видеоаппаратуры было хорошим, видимость — отличной, копировальные возможности человека росли с каждым днём. Я не знал, чем порадовать своего учителя, и послал ему валенки.