Испанского я не знал, не знал я и имени того чудного человека с закрученными усами. Когда же я попросил маму через каких-нибудь знакомых узнать его адресок, она сделала страшное лицо и закатила глаза. «Ты что, паршивец, в изменники Родины метишь? У тебя не мозг, а какая-то головная взвесь! Вот тебе книга, оторвись от реалий!» Книжка оказалась Жюль Верном, я пропутешествовал тысячи лье по воздуху, суше и под водой, но больше никогда не делился с мамой своими чувствами.
Оборот веществ у меня в организме уже тогда был медленным, я отличался памятливостью, обижать меня не следовало.
Утешить меня было некому, бабушка Аня умерла. Захворала гриппом, а потом, говорили врачи, кровь у неё стала белой. Про кровь не знаю, но вот кожа у неё и вправду с каждым днём бледнела, становилась похожа на папиросную бумагу. Раньше бабушка была похожа на румяное яблочко, а теперь — на печёное. Я покупал ей в магазине «Диета» печёнку и гранатовый сок, но силы её покидали. Она лежала в постели, укрытая ватным одеялом. Мама уходила на работу, чтобы ковыряться в запятых, дневную посуду мыл я. Бабушка плакала, потому что не могла подмести пол, а ей этого так хотелось. Не могла она и дойти до церкви и послушать ангелов. Хотелось ей и селёдочки, до которой она была большая охотница. «Посолниться бы...» — шептала она, и я нёсся в магазин «Рыба», хотя врачи и не советовали.
В рыбном магазине мне нравилось. Жирные селёдки, аккуратно разложенные по овальным эмалированным тазикам — хвост к хвосту, голова к голове. Икра чёрная, икра красная. Из бочонков её черпали ложками, такое было изобилие. Икра блестела на свету, казалась живой, будто сейчас выведутся мальки. Рыба красная, рыба белая. Гимнастические пирамиды консервов, из которых я больше всего любил частик в томатном соусе. Крабов я тоже любил, тем более что в витрине висел плакат: «Всем попробовать пора бы, как вкусны и нежны крабы!» Но крабы были роскошью — предназначались для годовщины Великой Октябрьской Социалистической Революции или Нового года. День конституции проходил незаметно, праздновать не хотелось. В огромной ванне плавали карпы. Их чешуя отливала подводным золотом. Сомы открывали рты, шевелили усами, но мне не было страшно. А вот сушёных трепангов я боялся. Этот чёрный червяк мог запросто разбухнуть в моём животе, ожить и заползти в слепую кишку, откуда его уже не выковырять. Я ел селёдку вместе с бабушкой и ни разу не подавился костью. Мне доставалась большая часть, жизнь из бабушки уходила.
На похороны меня не пустили, мама посчитала, что мой растущий организм слишком хрупок и нервен. А зря — бегал я быстро, прыгал далеко, за обедом просил добавки. Зря, что у меня нет отца, он бы взял меня с собой. Но отца у меня не было и не предвиделось. Мать говорила, что он нас видеть не хочет. Ладно, он не хочет видеть её — мне, как мальчику и будущему мужчине, это было понятно. Но почему он меня видеть не хочет? Я учусь хорошо, я бы ему показал, как я здорово умею играть в футбол на позиции центрфорварда. Мама сказала, что он ветеринар, а ветеринары —люди добрые.
На метро, а потом на троллейбусе я поехал на Калитниковское кладбище. Подмёл могилку, воткнул поглубже крест в мягкую землю. Больше я ничего не умел. Цвела бузина, белые душистые облачка колебал ветер. Ножичком срезал ветку и положил на могилке в консервную банку из-под тихоокеанской сельди. Прислонился к оградке, сглотнул горький комок, потёр кулаком веки. Глаза слезились, это, наверное, от цветения, от душистого ветерка. Мне послышалось: «Милый внучок, забери отсюда меня, я без тебя скучаю». И больше ни слова, замолкла навеки.
Я побежал со всех ног, потому что забрать её оттуда не мог. Только меня и видели. Вообще-то на сегодня мы договорились играть в футбол — класс на класс. Матч был принципиальным, следовало торопиться. Играли на территории детского сада, после обеда малыши спали. Штангами служили деревья, которые, как и другие советские вещи, умели многое. Я забил два гола, один из них головой. Мы выиграли, радость была неподдельной, уши горели от счастья. Наши битвы всегда кончались одинаково — кореша просили: «Пожрать вынеси!» Они знали безотказность бабушки, которая посылала им воздушный поцелуй, сушки и пастилу. Но теперь она ничего им не заготовила. Пришлось для разрядки поиграть в ножички, мой был лучше других, он попадал точно туда, куда я метил. Сверкнув эмалью, как птичьим крылом, он переворачивался в воздухе и прочно вонзался в землю. В общем, я снова выиграл. Но вишнёвой наливки я больше никогда в жизни не пробовал.