Ювенильными коготками впиваясь в кожу, Анетта скребла ножницами мой заскорузлый затылок. Казалось, что она хочет добраться до самого мозга. Будто хирург в анатомическом театре. Хорошо ещё, что в нынешних парикмахерских, опасаясь СПИДа, уже не брили. А то бы и до горла добралась. Вампир. Седые космы планировали на линолеум, складывались в мягкие могильные горки, череп обретал бугристость, лицо — рельеф. В местном зеркале я смотрелся всё чётче и чётче, изображение не пропадало. Не слишком ли много она с меня состригает? Волос было жалко. Какие-никакие, а всё равно свои. Прикосновения Анетты отдавали в ногу, сердце ныло. Она склонялась надо мной и дышала в ухо чем-то нездешним. На научном языке это называется феромонами. Я ощущал их сквозь завесу из её душных французских духов, всё вместе это производило отталкивающее впечатление, хотелось катапультироваться. Но деваться было некуда.
«Давно головы стрижёшь?» — выпалил я.
Анетта хрустнула халатом и плечиком. «Давно, года два».
Я задумался над следующим вопросом, Анетта юлила сзади. «И не надоело тебе?»
«Надоело». Анетта ответила без раздумий, но через губу, двинулась только выщипанная бровь, впечатление было такое, что именно бровью она и выжимала из себя членораздельный звук. Похоже, никто не приучил её распространять предложения.
— А чего сюда пошла?
— Алка, дрянь, надоумила.
— Алка?
— Алка, мамашка моя. Сама жизнь здесь профукала, волосы перекисью до корней сожгла, и меня — туда же. А ещё называется мать, а ещё называется родина.
Я умеренно покраснел и посмотрел в зеркало совсем другим взглядом. Неужели Алка — это та самая, родная, шестидесятница? Действительно, под носом у Анетты тодсе круглилась родинка. Только поменьше, чем у Аллы, поаккуратнее. Будто мушка у дамы из галантного восемнадцатого века. Да, мельчают люди, мельчают мухи.
— А ты чего от матери с родиной хотела? Я имею в виду по жизни, вообще?
— Я? В рекламе по телевизору красоваться. Бабки, говорят, офигенные.
— А что рекламировать станешь?
Тут Анетта воодушевилась, речь её потекла полноводной рекой. «А мне по барабану. Хоть пиво, хоть колготки, хоть прокладки. Удобно, да и показывают их вежливо, только лицо и видно. Могу и наркоту, кофе какое или „Пепси-колу“. Блядовать тоже хорошо, Нюшка вон гуляет, горя не знает, на иномарке в манто с водилой ездиет. Между прочим, педрила. Водила, то есть».
«Нюшка — это от слова ,,ню“?» — поинтересовался я. Мне показалось, что вопрос был задан достаточно внятно, но он всё равно остался без ответа. Наверное, Анетта не привыкла, чтобы её перебивали. Одновременно я подумал, что моя-то Нюшенька далеко пошла, шьёт свадебные платья людям в Нью-Йорке. Вот ведь странно — имя одно, святая покровительница — тоже одна, а вот люди — разные. Что тебе Нюшка или Анетта, что тебе Нюшенька или бабушка Аня, пусть земля будет ей пухом. На самом деле нынешний человек не верит в ангелов, так что ему всё равно, как его назвали. Дело не в имени, а в чём-то другом. Что до Анетты, я, видимо, был ей как минимум симпатичен. Не как мужчина, а как человек. Она продолжала повествование, делилась опытом.
«Я тоже блядовать пробовала, но у меня слизистые сильно нежные, натираются быстро. Да и вход в тебя такой делается, что хоть на санках въезжай. Вы же на санках в глубоком детстве, наверное, ездили, так что понимаете, о чём речь. Кроме того, у меня грудь маловата, в газетах пишут, что можно силиконом заправить, а силикон только импортный годится, мне не по средствам. А от отечественного только жопа растёт. Страна у нас бедная, настоящего силикона ждать да ждать».
«Да, дорогая Анетта, при таком пессимизме ты своим телом денег много не заработаешь», — подумал я, но это не помешало ей продолжить свои размышления.
«Минетом же я однозначно брезгую: Нюшка говорит, что от него прыщи на носу вскакивают. Оно мне надо? Впрочем, можно с интересными людьми познакомиться. Вон, на кинофестивале подваливает к Нюшке за столик видный мужчина, лицо вроде знакомое, но одет в драные джинсы. Она его по-простому и спрашивает: «Я с тобой уже спала или ещё нет? Если нет, может, попробуешь? А не то проживёшь жизнь свою зря». А оказался, между прочим, Грегори Пекк. Наверное, врёт. Это она для меня Нюшка, настоящим же людям представляется Александриной. Себя жалеет, даёт с разбором, зашивается, между прочим, после каждой встречи. Изображает девственницу, а за это отдельный прейскурант. И это при живой-то дочери! И это называется мать? А вообще-то, я не люблю, чтобы меня чужие мужики лапали. Мужики, они что? Щетиной колются, водку жрут, ноги волосатые, воняют по-зверски. Обоняние портится. Педикюр им наводить? Или перманент на лобке? Грудные мышцы — жёсткие, как у природной курицы, живущей на воле. Такую не прожуёшь. А грудь нежная должна быть, чтобы младенцам не больно. Я уж как-нибудь сама с собой справлюсь, вот и фаллоимитаторы заметно подешевели, у нас в Бескудниках — так просто акция».