«И вот всё это ты говоришь мужчинам?» — с ужасом спросил я.
«Кто, я? Говорю мужчинам? Никогда! Я мужчинам говорю только приятное. Например: „Как возбуждает меня твой пот из подмышек! Только не посягайте, прошу вас, на мою нравственность!" Или „Дай мне потрогать твой потрясающий брюшной пресс!" Некоторым нравится фраза „Ты не мужчина, а настоящий самец!". Некоторые предпочитают альтернативный вариант: „Ты не самец, а настоящий мужчина!". Так что дело наше творческое, требует знания психологии. В общем, я говорю приятное, но думаю всё по-своему».
«Приведи-ка пример», — попросил я.
Анетта посмотрела на меня в зеркало, слегка нахмурилась. «Например? Да у тебя не хуй, а чучело».
Судя по всему, Анетта не воспринимала меня как дееспособного мужчину. Наверное, она была права. Она, вообще-то, была по-своему неглупа и по-своему откровенна. Продолжая предыдущую мысль, Анетта произнесла: «А вообще-то, я за границу хочу. Я её в кино видела, и мне там понравилось. Там обменников нет, зато у всех есть доллары. Чудеса!»
В очередной раз я подумал, что женщина не имеет отечества. Женщина — она и есть женщина. Она — сосуд: что нальёшь, то и будет. Было б только кому. Желание катапультироваться обожгло с новой силой.
Анетта оглядела меня, практически лысого, — сверху вниз. «Вы заказывали модельную стрижку, но мне показалось, что так будет лучше. Так что делаю я тоже всё по-своему. Надеюсь, вы довольны?» Визажистка закачалась на шпильке. Она была отвратительна. На образ Создателя не походила совсем. Всё-таки Анетта, всё-таки женщина.
В общем, я сбросил лохмы, заметно помолодел, теперь мне было можно дать лет пятьдесят, но всё-таки скорее пятьдесят два. Словом, столько, сколько мне было на самом деле. Я заплатил по таксе в кассу, добавил персонально Анетте на силикон. Она, похоже, осталась довольна. «До седин не доживёшь — раньше облысеешь!» — сказала она на прощанье. Анетта ничего не имела в виду, просто такое благопожелание, просто такие слова, чтобы жить веселее. Так и мать её говорила. Только мать говорила другому, а эта — мне. Точно помню: тот был пожилым. Впрочем, а я разве другой? Обидно. Да, время бежит. Вы пробовали бежать вверх по движущемуся вниз эскалатору? Я пробовал, но ничего не вышло. Во второй раз в жизни шутка про лысину показалась мне неудачной. Я не стал смеяться и был таков. Благо идти оставалось недалеко. Ноги уже отдохнули, пересечь переулок не составляло труда. Эти ноги скользили, конечно, по раскатанному иномарками льду, но я смотрел не вниз, а назад и вперёд. Шея поэтому ныла.
Я толкнул чужую железную дверь...
Я толкнул чужую железную дверь и оказался в «Белом лебеде», то есть в своей комнате, в своей квартире. Помещение небольшое, я насчитал столиков пять-шесть. Внутренние стены между комнатами снесли, к моей прибавилась та, в которой проживала тётя Нина по фамилии Дикова. А что предприниматели сделали с другой жилплощадью? Там, где Фёдор Францевич, дядя Стёпа и тётя Тоня? Куда они подевались? Что теперь устроено там, где они коротали жизнь? Кухня, склад продуктов, мойка посуды? За барной стойкой располагалась дверь, но она была плотно закрыта, не видно, что за ней делалось. Наверняка нынешний персонал использует мой туалет по назначению. Этого ещё не хватало! Он же мой, не для посторонних людей! Впрочем, они наверняка сменили сантехнику, прежняя никуда не годилась. А что, между прочим, сделалось с чугунной ванной? Неужели выбросили? Она, конечно, находилась не в идеальном состоянии, но вещь-то вечная. К тому же напоминает о Мраморном море. Море, конечно, тоже загадили, но и выбрасывать никто не собирается. Разве отдаст его Турция какой-нибудь Греции?
Время было послеобеденное, офисные служащие уже насытились, я сел у своего окна. Переплёт и батарея остались прежними. Раму, правда, покрасили, а вот с батареей ничего не случилось. Такая же раскалённая, так же облуплена, по ребру — кривая бороздка, проведённая по белой масляной краске — процарапана моим гвоздём. Навесной потолок делал помещение фальшивей и ниже. Мой был с сырыми разводами, я любил разглядывать на нём узоры, которые соединялись в чудищ и диковинные растения. А теперь что? Гладкий гадкий пластик, взгляду не за что зацепиться, абажур не повесишь.-.Я посмотрел в окно и увидел Анетту. В ту минуту она оказалась свободной и приветливо смотрела сквозь стеклянную стену и сквозь меня.