Гашиш достал из багажника тяжёленький сундучок. Открыл крышку, блеснул металл, Гашиш его погладил. «Моя разработка, отечественная, у меня есть свидетельство об изобретении. Впрочем, зачем оно мне? Данная установка проста в обращении, прошла со мной жару и болота, я её от всех уберёг. Видишь красную кнопку? Нажми — всего-то делов. Я бы и сам нажал, но сейчас ты нажмёшь, это твоя идея, я уже много раз нажимал, тебе интересней. Смотри в оба, вот сюда, в окуляр, смотри, не оплошай, это твой единственный шанс. Мой, впрочем, тоже».
Я приник к окуляру. На острове вдруг забегали люди, овчарки, бульдоги, ротвейлеры — будто мы с Гашишом муравейник разворошили. Псы явно лаяли, но лая не было слышно, расстояние приличное. От запорошенной пристани отделился снегоход, он понёсся по льду на воздушных крыльях. С вертолётной площадки поднялся увесистый аппарат, для острастки пальнул в нашу сторону из тяжёлого пулемёта. Пуль в окуляр не было видно, но они свистели, прошли высоко, срезая сосновые сучья и осыпая на голову хвою и снег. Мне стало страшно, но я остался на месте. Оглянулся — джип засыпало снегом, лес стоял стеной.
За нами никого не было, вообще никого. За нами были только мы. Мы — это кто? Все мы очень нервничали.
Мой дядя Стёпа проводил ногтём по лезвию — остёр ли топор?
Мой Всемиров-Кашляк топтал в новых валенках снег. И как ему удалось так быстро вернуться на родину?
Мой Отчайнов стоял трезв и с букетом роз, переминался с ноги на ногу — ждал Людмилу, был готов вращать поворотный крут.
Мой переплётчик Вася грыз себе ногти, церемония открытия музея его имени намечена на сегодня.
Мой библиофил Александр Николаевич вертел на пальце ключ от книжного магазина, разрешительный документ на владение он получит вот-вот. То-то он развернётся!
Моя Катя беззвучно плакала, умильные слёзы капали, прожигая снег. Она радовалась, что снова увидела меня хоть краем глаза, а уже не чаяла.
Моя Нюшенька ни капельки не кашляла, держала за руку Питера, они уже купили билеты в зоопарк.
Мой Парадизов молчал, сочинял афоризм для очередной книги.
Моя горбунья нежно смотрела сыну в осмысленные глаза.
Моя мама глядела вдаль и повторяла про себя, как молитву, правила орфографии и пунктуации.
Мой отец сочувственно мне кивал, одобрял мои действия. Оказалось, что я похож на него.
Моя бабушка прижимала к мягкому животу трёхлитровую банку с вишнёвой наливкой. В животе у меня становилось густо-сладко, в голове —легко.
Мой агроном устремил взгляд наверх и ждал указаний от неба.
Мои мольфары из Грабовца оглаживали музыкальные инструменты, ждали команды, чтобы пуститься в пляс, а потом — полететь.
Мой Кирилл взирал на происходящее с чувством собственного превосходства, но воздерживался от репримандов и комментариев.
Моя Оля крошила хлеб и подбрасывала крошки вверх. Их ловили ртами сироты и голуби. В Олиной авоське было полным-полно лимонов с того самого дерева, которое я посадил тогда, когда был счастлив.
Даже моя Анетта стояла тут же, радуясь, что её никто не лапает.
Мои немые не жестикулировали, внимательно следили за происходящим, перекидывались словами.
В общем, нас собралось много, всех не перечислишь, никого лишнего не было. Разве мог я этих людей подвести? Ведь за нами никого больше не было. Гашиш спросил: «Теперь ты доволен?» Я ответил: «Мы можем то, что хотим».
XXX
ТТ у, вот и всё, закономерный конец. Хотел авто-ЛШ-биографию написать — ведь, кроме меня, её не знает никто. Хотел многое рассказать, многим поделиться, а вышел всё равно какой-то трассир, фрагмент, отрывок. И куда теперь с этим кратким конспектом? На какой экзамен? На какой суд? На какую звезду, на какую свалку? Прожитой жизни жалко, вместо меня её никому не удалось прожить. Облетели листья, остался остов. Я жил как все, стал ни на кого не похож. Я жизнь свою прожил не как хотел, а сколько смог. И превратился во что-то прочное. Вероятно, в прошлое.
Я начинал эти записки в Олиной тетради, шариковой ручкой. Но тетрадь кончилась, пришлось перейти на компьютер. Файл назывался «Нездешний человек». Когда я командовал компьютеру «Запомнить!», он пытался запутать меня, говорил: нездешний человек уже существует. Я ему не верил. А поверил себе и только сейчас.