Бурьян
С вами не был я накоротке,
не сидел за праздничным столом,
но когда ваш дом пошел на слом,
это я стоял невдалеке.
Я не подставлял свою ладонь,
но, пока я прятался в тени,
это вашу плоть разъял огонь,
чтоб меня досыта накормить.
Что там ваши ненависть и страх,
страсть, затверженная наизусть,
если на немеющих ногах
я за вашим племенем плетусь...
Я еще сыграю торжество,
проплясав у брошенных могил...
Как же я, должно быть, вас любил,
хоть вы и не стоили того!
Вереск
Джейн живет на вечерней звезде,
я брожу по долинам во тьме...
Что, скажите, я делаю здесь,
если там, на вечерней звезде,
Джейн моя улыбается мне?
Над обрывом один огонек
в вечереющем небе мигнул...
Если б не был я так одинок,
я бы в гости к тебе заглянул.
Все бы пил из родного ключа,
и с тобой не расстался бы впредь...
Только ты не давай по ночам
мне в зеленое небо смотреть.
Удержи меня в нежной узде,
а не то позабуду покой...
Видишь — там, на вечерней звезде,
Джейн смеется и машет рукой.
Я забуду и перетерплю,
и уже ни на шаг от крыльца...
Вот те крест — я ее не люблю,
что там — даже не помню лица!
Что за ветер гуляет в степи,
что за сполохи в небе растут!
Ты не дергайся, глупая, спи,
"Когда плодоносящий сад..."
Когда плодоносящий сад
на ветви голые разъят,
и рыба с женской головой
лежит на черной мостовой,
и ветер, горестно трубя,
навис у левого плеча —
тогда я не боюсь тебя...
СЕСТРЫ
...В недалеком времени ту сестру,
Что стоит в Ниневии у ворот,
Дорогими тканями уберут,
Наведут кармином упрямый рот,
В дом введут, как старшую госпожу,
Что расставит все на свои места,
Кровь, стекающая по ножу,
Как дыханье девственницы чиста.
Низкий месяц выкашивает траву,
Плещет светом лунное озерцо,
То-то поднимает она главу,
К небу поворачивает лицо.
Лунная вода с облака стекла,
Вспыхивает пламенем узкий след...
У нее на платье павлиний глаз,
У нее на щиколотке браслет.
Та, что заплетает мужские сны,
Та, что мнет узорчатые ковры,
У нее сосцы молоком полны,
И обильны хлебом ее дворы...
Там форель блестит в голубом тазу,
У нее еще ни в одном глазу,
В предвкушенье лезвия палача,
Плещется она, дико хохоча...
На столах расстелено полотно,
Сонно дышат жаркие калачи,
В узкогорлых кувшинах гудит вино,
Белый сыр на сломе слезоточит.
На тугих полях крепкий колос всхож,
На зеленых пастбищах тучен скот,
Та, что раньше стоила медный грош,
Ныне высока, что столпы ворот...
Лунный серп как жертвенный нож остер,
Новой жатвы он возвещает срок...
Мы возьмем тишайшую из сестер,
Мы дадим ей лучшие из серег,
Мы ее погоним прочь со двора,
В суховеи, в гибельные места,
Ибо это праведная сестра,
Пусть она и платит по всем счетам.
Как горит костлявый ее хребет,
Как багрец стучится в глазное дно!
Скажешь, воздаяния в мире нет?
Что же это, ежели не оно!
Ибо каждый ведает, что почем —
Эта крепь и держит небесный свод.
Мы накормим нашу царицу пчел,
Пусть она вовек источает мед,
Поднесем ей первенцев и ягнят,
Поднесем алоэ ей и сандал,
Передавим розовый виноград,
Чтобы алый сок до небес вскипал.
Мы намажем ей кровью лоб и сосцы,
Возведем ей высокие алтари...
Ибо все мы радостные отцы,
Ибо все лежим перед ней в пыли.
Мы ее на руках отнесем в шатер,
Мы расстелем ей шелковые ковры.
До чего же нож у нее остер!
До чего же зубы ее остры!