– Ешь по-человечески! Не глотай, как крокодил! – сердилась бабушка.
Малышка уже нетерпеливо ждала Нину. И начиналась любимая игра.
– Ты сегодня будешь белочкой, хочешь? – предлагала Нина.
Женька преданно кивала, глядя сестре в лицо.
– А я сегодня буду медвежонком, – фантазировала Нина дальше. – Вот идет себе медвежонок по лесу… – И она становилась на четвереньки. – А навстречу ему белочка. Жень, ну давай, иди! И говорит ему…
Так играть девчонки могли часами, никому не мешая. Бабушка посматривала на Нину с благодарностью.
– Звездочки вы мои ясные, – часто говорила бабушка и прижимала к себе Нинину голову с такими же двумя тяжелыми темными косами, какие были когда-то у нее, ростовской девчонки Юльки.
По воскресеньям бабушка обычно пекла любимый всеми пирог-пай. Маленькая Женька, попробовав его впервые, спросила:
– Бабуля, а я – пай? Нина ответила за бабушку:
– Ты не пай, а прямо вай-вай-вай! Опять суп в обед не доела! – и укоризненно покачала головой. Ей очень нравилось быть старшей.
– Я буду все доедать, – сказала Женька и преданно поглядела на сестру.
Тот год вообще стал суровым испытанием для Нины. Она пошла в первый класс. И вдруг испугалась, смутилась, спасовала перед новой, неведомой доселе жизнью.
Во дворе школы Нину оторвали от мамы, бабушки и Женьки, пришедших проводить ее на первый в жизни урок, и поставили за какой-то очень худенькой, дерганой девочкой, которая все порывалась выскочить из шеренги первоклассников и прижаться к матери. Нине хотелось того же, поэтому она очень понимала незнакомую девочку, но стояла смирно. «Значит, так надо, – думала она. – Так положено… И я буду здесь стоять…»
Прямо в нос ей больно упирался огромный букет гладиолусов этой суетливой девочки, без конца крутившейся на месте. Гомонили мальчишки. Спину непривычно оттягивал ранец. Но Нина словно приросла к своему месту в колонне.
– Марьяшка, стой спокойно! – увещевала вертлявую девочку мать. – Смотри, какая у вас милая учительница! Прямо лучше всех!
Нина тоже посмотрела в ту сторону, куда указывала мама девочки, и поняла, что ей снова повезло. Такой учительницы нет ни у кого на свете! Она такая же красивая, как мама и как была тетя Римма…
Нина искоса взглянула на маленькую Женьку. Та изо всех сил вытягивала шейку, чтобы не потерять сестру из виду. Тетя Римма… Как похожа на нее эта молодая учительница! С таким же нежным, робким румянцем, с отлетающими за плечи завивающимися на концах волосами… «Я буду любить ее всегда!» – вдруг поклялась себе Нина, не отрывая от учительницы восторженных глаз.
Позже она узнала от матери, что Надежде Сергеевне, первой Нининой учительнице, было в ту пору всего-навсего девятнадцать. Она только окончила педучилище и взяла первый в своей жизни класс. Так что они начинали вместе – первачки и их учительница.
Мать была недовольна, что дочку записали в первый «Б». И даже ходила из-за этого к директору школы. Ей почему-то казалось, что вторая буква алфавита не так престижна, как первая.
– Не волнуйтесь, – успокоила ее директор. – Ваша дочка попадет к замечательному педагогу. Хоть она и молодая, но искренне любит детей и отдает им всю себя. Поверьте моему опыту!
Мать поверила. И не ошиблась.
Наконец зазвенел звонок, и классы отправились в здание школы. Первыми шли «ашки», а потом – «бэшки», как их традиционно и банально называют.
В залитом солнцем классе Надежда Сергеевна (она еще во дворе школы сказала, как ее зовут, и Нина повторила за ней, чтобы не забыть) стала рассаживать всех за парты.
Рядом с Ниной учительница посадила довольно высокого мальчика с жесткими, торчащими вверх волосами. Он моментально дернул Нину за толстенную косу и крикнул:
– Эврика!
– Что значит «эврика»? – спросила озадаченная Нина.
– Значит, открыл. И забыл закрыть…
– А что открыл?
– Как называть классы! Не «ашки» и «бэшки», это уже всем надоело, а намного лучше – «алкоголики» и «бандиты»! Классное деление! – И он снова радостно дернул Нину за косу. Нашел себе развлечение!
– Ты, умник! – сурово сказала ему Нина. – Оставь в покое мои волосы! Больно ведь!
Но мальчик ее в покое оставлять явно не собирался. Наоборот, стал дергать с удвоенной энергией.
Нина терпела долго, но через месяц пожаловалась дома бабушке:
– Этот Борька, который со мной сидит… Он без конца тянет меня за косы.
– А ты дай сдачи, – посоветовала бабушка, бывшая ростовская девчонка-оторва Юлька.
– Сдачи? А как? – удивилась Нина.
Выросшая возле бабушки, ревниво и чрезмерно опекающей внучку, она мало общалась со сверстниками во дворе.
– Да потяни его разок тоже за волосы! – усмехнулась бабушка. – Да посильнее.
Послушная Нина так и сделала. На следующий день, когда Борька резво кинулся к ней на перемене, рассчитывая вдосталь подергать за косы, Нина внезапно резко повернулась и вцепилась всей пятерней в жесткий гребень его волос. Борька растерялся от неожиданности. А Нина старательно и серьезно пригибала его голову к полу, повторяя:
– Будешь еще приставать? Будешь ко мне лезть?
– Отпусти! – не выдержал и заорал красный от злобы и боли Борька.
Но Нина еще не насладилась своей долгожданной местью. Она дотянула Борькину голову до пола и несколько раз злорадно стукнула ею об пол. «Бандиты» молча стояли вокруг, с уважением глядя, как на их глазах растет авторитет Нины и падает Борькин. Особенно торжествовали девочки.
– Так ему и надо! Так и надо! – пронзительно визжала и подпрыгивала Марьяна Дороднова. – Нинка, дай ему еще! Чтобы знал! Чтобы помнил, как к нам приставать!
– Шурупова, пусти! – вновь завопил униженный Борька. – В жисть к тебе больше не притронусь! Отпусти, Шурупыч!
Подошла изумленная Надежда Сергеевна.
– Ниночка, что с тобой?
Багровый Борька пыхтел от боли и стыда.
– Это не со мной, это с ним, – солидно объяснила Нина и выпустила наконец несчастного Борьку. – У него нет уважения к людям. А теперь, может быть, появится… – И она отряхнула руки о платье, словно брезговала Борькиными выдранными волосами.
С того дня они подружились. На всю оставшуюся Борьке жизнь, до того самого кладбища…
– Ты далеко живешь? – спросил он ее после уроков. И увязался провожать.
Алексей никогда не задумывался о том, должны или нет его дети заводить свои семьи. Это их личное дело. Но Ольга почему-то начала рано диктовать и дочери, и сыновьям свои условия. Она постоянно пыталась их привязать, даже приковать к родительскому дому, без которого они якобы даже жить не смогут, усердно внушала им эту мысль. На самом деле это сама Ольга не желала оставаться без детей и не представляла себе такой страшной жизни. Бездумная родительская любовь, нередко превращающаяся в тяжелые оковы для детей…
Время от времени она заводила довольно странные, по мнению Алексея, беседы с дочерью.
– Как хорошо у нас дома! Все дружно, все спокойно, все мирно… А муж? Еще совершенно неизвестно, какой тебе попадется! – Очевидно, Ольга вспоминала при этом своего носатого Костю, родного Аллочкиного отца. – Ты не должна бояться пресловутого женского одиночества – это ничего. Главное – не тратить его, это тихое одиночество, на скверные вещи: гулянки, выпивки, ссоры… А потратить на хорошее – на любимое дело, на своих родных, на помощь им. Ведь мы с отцом стареем…
Алла слушала внимательно, но никогда своего мнения не высказывала – ни за, ни против. Хотя, наверное, у нее нашлись бы кое-какие возражения…
Алексей озадаченно посматривал на жену, но в ее дела не встревал. И в то, что подобная агитация принесет хоть какие-нибудь реальные плоды и серьезные результаты, он не верил. Дочка все равно рано или поздно выскочит замуж, парни женятся… Это обязательно. И привет!
В последнее время жена стала все чаще и чаще удивлять Алексея. Сколько лет прожили рядом, а оказывается, и этого мало, чтобы узнать человека! Правда, Ольга и раньше обнаруживала необъяснимый и непонятный снобизм. Откуда он в ней взялся-то? К тому же в семье строго воздерживались от проявления каких бы то ни было чувств. Ольге почему-то казалось совершенно невозможным просто так подойти и обнять дочь или сына. И дети тоже быстро к этому привыкли. Но родительскую большую любовь ощущали постоянно.