Наконец Алексей догадался, что каждый ребенок для Ольги – прежде всего возможность им руководить, управлять. Это вообще всегда огромный соблазн для властных натур, пусть даже четко сознающих свою ответственность. Жена проявляла невиданный авторитаризм, постоянно жестко внушая детям, что они обязаны любить прежде всего родителей. В сущности, ничего плохого в этой мысли не было, но методы, которыми действовала, добиваясь своих целей, Ольга… Они все больше смущали и настораживали Алексея, но он предпочитал помалкивать и не вмешиваться.
Однажды, увидев в дневнике дочери, отличавшейся плохим почерком, запись «Бедные дети», Ольга – а кто ей вообще давал право читать чужой дневник? – устроила жуткий скандал. Выяснилось, что Алла просто записывала свое мнение о фильме «Дети как дети».
– Да там еще Калягин играет! – кричала Алла. – Что тебе все мерещится, будто я пишу только про нашу семью?
Слишком часто люди видят только то, что желают видеть…
Алешки росли и дружно лелеяли младшего Борьку, который из-за этого непрерывного семейного баловства стал требовательным, капризным и чересчур своевольным. И однажды в школе, куда Акселевича-старшего частенько таскали по поводу безобразий озорного и распущенного младшего сына, на лестнице к Алексею Демьяновичу подошла девочка с необыкновенными косами.
– Здравствуйте! Вы Борин папа? – спросила она. – А я вас жду…
– Меня? – удивился Акселевич-старший и опустился на корточки возле незнакомой девочки. – Да у вас ведь уроки кончились давным-давно!
Она солидно кивнула. Какие серьезные, недетские глаза…
– И зачем я тебе понадобился?
– Я хотела вам сказать… – девочка потеребила тяжелую темную косу, – хотела вам сказать… что Боря… он очень хороший… Хотя всегда со всеми дерется. Вы его не ругайте сильно, пожалуйста… Он исправится.
Как же, исправится он, жди…
Девочка повернулась и пошла к лестнице.
– Подожди. – Алексей Демьянович шагнул за ней. – Ты кто такая? Тебя как зовут?
Она остановилась, повернулась и вновь глянула сосредоточенными взрослыми глазами.
– Я Нина Шурупова. – И двинулась дальше. Две толстенных косы старательно отмечали каждый ее шаг, равномерно постукивая по ранцу за спиной.
Вечером Алексей Демьянович спросил младшего сына:
– Борис, а кто такая Нина Шурупова?
– А-а, это Шурупыч! – не отворачиваясь от телевизора, отозвался сын. – Мы вместе сидим с первого класса. Про нее еще песня есть.
– Какая песня? – удивился Алексей Демьянович.
– А такая: «Хороший ты парень, Шурупыч…»
– Вообще там, по-моему, говорится «Наташка», – усмехнулся Алексей Демьянович.
– Какая разница! – отмахнулся сын.
Глава 6
Гроб занесли в автобус, и все расселись по машинам. Наконец стало тепло, и кто-то даже попробовал сострить, назвав Леонида, распоряжающегося похоронами, командором автопробега.
Как быстро все проходит на земле… Как легко все забывают люди…
Нина смотрела в окно, на беспощадно посыпанные всякой химической дрянью грязные улицы, и думала, что напрасно не родила от Борьки ребенка. Не потому, что ей сильно хотелось его иметь, а потому, что никто из Борькиных подруг на такое не решился или просто не догадался это сделать. И теперь на земле от Борьки ничего не останется. Равно как от всех Акселевичей: брат и сестра Бориса так и не решились завести себе семьи и детей. А Борьку необходимо было повторить. И много раз…
Хотя Борька на вопросы о потомстве всегда отвечал одинаково, с хитрой ухмылкой:
– Не знаю. Все может быть… И дети тоже…
Потом Нина вдруг подумала, что не знает, зачем его нужно повторять. Больше того, даже не представляет себе характер Бориса в действительности. Жили-жили рядом столько лет, любили-любили друг друга, говорили-говорили, а сейчас она не в состоянии четко и определенно сказать, кто такой Борька. Каким он был. Выходили одни общие, бесцветные, пустые слова, получались затасканные характеристики и надоевшие эпитеты…
«Нина, Нина! – опять придирчиво и строго сказала она себе. – Почему ты не можешь его объяснить? Что ты запомнила и поняла? Неужели совсем ничего? Ужасно, но ты тупица! Это наверняка! Нина! – дала она себе команду, как собачке. – Нина, искать! Ну, вспомни, немедленно вспомни!.. Его слова, его манеры и движения, его улыбку… Ищи, ищи, Нинка!.. Давай, Шурупыч!.. Вспоминай…»
За окном начал падать редкий медленный снег. Наверное, немного потеплело…
А что ей дадут эти воспоминания? Слова, манеры, движения… Когда Нина не знает, что он за человек, тот Борька, с которым они провели столько времени вместе… А знает ли это хоть кто-нибудь?
Нина осторожно оглянулась. Скорее всего, это должна знать тихая Зиночка, но она почему-то не приехала. Тогда кто же? Нина внимательно и недобро осматривала всех сидящих в автобусе: конечно, здесь никто не имеет ни малейшего понятия о Борькиной душе, которая теперь уже далеко, за пределами их досягаемости. Впрочем, она всегда существовала где-то за пределом. Да им и дела до нее в общем-то нет и никогда не было. Похоронить бы тело… У них вполне земные заботы и других просто не может быть. Нина, Нина!..
Долгая дорога до кладбища, встретившего похоронный автобус таинственной тишиной, свойственной лишь зиме, да нетронутыми сугробами, казалась бесконечной. По пути одна машина пропала: Олег Митрошин, тоже школьный Борькин приятель, вместе с четырьмя бывшими однокашниками, поехал в неизвестном направлении и сгинул вместе со своими «жигулями» без следа.
Могильщики двигались проворно, и все здесь подчинялось им одним. Нина сразу вновь отошла на задний план, стушевалась, затихла, продолжая по-прежнему озираться в поисках Зинаиды. Она ничего не понимала и устала. Быть главной, как недавно, когда все произошло, ей очень надоело.
Гроб снова открыли, и Борька опять иронически ухмыльнулся.
«А что вы теперь будете произносить? Об что речь? – казалось, было написано на его белом лице. – Говорить-то вам, дорогие друзья и подруги, совершенно нечего! А врать… Это особь статья. Врать плохо, а плохо врать – ишшо хуже. И уж если вешаешь людям лапшу на уши, но мечтаешь, чтобы тебе поверили – по крайней мере, не волновайся в этот момент, ври спокойно».
Он оказался абсолютно прав. Сестра стояла у гроба, мелко-мелко кивала Борьке и держалась за деревянный край подрагивающими пальцами.
– Ну вот, ну вот! – шептала она.
Мать на кладбище поехать не смогла. Бывший классный руководитель срывающимся голосом пробормотал, что все будут стареть, а Борька навсегда останется в памяти молодым, красивым и грустным, дошел до Борькиного возраста Христа, попытался сыграть на прямой и банальной ассоциации и споткнулся. Что следует дальше, он не знал. Бог и Акселевич – это тема, принадлежащая только Зиночке из Симферополя. Но ее здесь нет.
Борька вновь скептически ухмыльнулся. Как трогательно… И здесь ложь! Он никогда не был ни красивым, ни грустным. Скорее резковатым, острым на язык, самоуверенным… Ласковым с женщинами, щедрым на комплименты, умеющим пленять… Такие данные и подробности к нынешнему моменту никак не подходили. Но кто ведает, как нужно их произносить, эти надгробные речи!..
Женщины снова усердно заливались слезами. Не плакала одна Нина. Она пряталась в стороне и неотрывно, прилипнув взглядом, смотрела в могилу, приготовленную для Борьки. Почему-то вспомнился ненавистный еще со школы Некрасов со сказочно-придурочным Морозом Красным Носом и оцепеневшей в зачарованном сне, помешавшейся после похорон мужа Дарьей. Эта картинка на практике оказалась безупречно точной и психологически выверенной. Скованной холодом и безысходностью Нине не хотелось ни двигаться, ни думать. Ей вообще больше ничего не хотелось.
Могила была готова. Сестру осторожно отвели от гроба, и Борьку закрыли крышкой. От стука молотка женщины дружно отвернулись, хотя следовало затыкать уши.