Светлана Кекова
НЕЗЕМНОЙ КОНВОЙ
* * *
Веет от речки холодом, голос любви умолк,
над потемневшим городом замер вороний полк.
Кто их манил наградою? Кто их на службу звал?
Перья вороньи падают вниз, на Татарский вал.
Стал полководец пьяницей, бабником, бобылем,
воздух вдали туманится, зыблется ковылем.
Как же мне выйти из дому — страшную дань собрать,
если готова к приступу сердца иная рать?
Злые слова поспешные, их неземной конвой,
мысли пустые, грешные, — черный пчелиный рой.
Но отбивает маятник: кайся, терпи, молчи —
видишь: сжигает праведник перья ворон в ночи?
* * *
1
Витражами строки заслоняя любовь и природу,
ты сидишь у реки и глядишь на бегущую воду.
В травяном уголке, раздвигая осоку руками,
видишь ты, как в реке пляшет рыба с семью плавниками,
как танцует она, разрывая блестящие звенья,
а в ее чешуе драгоценные блещут каменья.
2
Как тебе хорошо заниматься работою тонкой:
выдуть мыльный пузырь, чтоб светился он радужной пленкой,
из цветного стекла сделать желтый нарцисс или крокус
и при помощи слов показать удивительный фокус:
то, что было желанным, немедленно сделать туманным,
а к невесте жених пусть путем добирается санным,
как когда-то плутал упоительный Пушкин в «Метели»
и для Бэлы покинутой Лермонтов рвал иммортели.
3
Но потоки бегут от Голгофы, Фавора, Синая,
чрево мира расселось ли, ось ли сместилась земная,
подвигаются горы, встают на дыбы океаны,
и на теле стиха открываются рифмы, как раны.
Если б видели вы, неразумные дети былого,
что над миром царит человеком распятое Слово,
через все континенты летят океанские брызги
и у входа в Содом соляные стоят обелиски.
4
Витражами строки этот мир заслонить не смогли мы,
плачут дети вселенной, как наши сиротские зимы,
но покуда пространство еще не свивается в свиток,
мы читаем, рыдая, слова новогодних открыток,
а за ними — вдали — прозреваем уже неземные
тишины водопады, молчанья дожди проливные.
* * *
Я люблю смотреть на слоистый лед,
на пчелиный рой, на вороний полк,
а поэт заносит из года в год
имена любви на бамбук и шелк.
Там их можно будет легко прочесть,
там откроет тайну тебе монах,
что любой любви воздается честь
в числах, знаках, символах, именах.
Я люблю на сердце похожий плод,
облаков и туч чужеземный флот,
я люблю стремительность их атак
и шальной черемухи белый флаг.
Я люблю каштана завод свечной,
беготню в траве муравьиных слуг,
блеск звезды ночной и воды речной,
и еще люблю я тебя, мой друг.
Как печется Бог о своих птенцах!
В небесах звучит потаенный хор.
Видишь — мы стоим в золотых венцах
среди вод морских, средь высоких гор?
И нельзя сказать, как наш дар высок,
и деревья молний вросли в песок,
катит бочку гром по крутым волнам,
и священник с Чашей выходит к нам.
* * *
С церковью рядом ремесленник бродит печальный,
глину он ищет и стан размещает гончарный.
Рядом, на паперти, голуби ходят кругами.
Вылепил мастер барашка с крутыми рогами,
ослика белого и голубую синицу,
кисть для художника, а для поэта — цевницу.
Вылепил лиру, ненужную грешному миру,
вылепил ангела — бедным мирянам и клиру.
Что-то мне кажется, что-то мне чудится, мнится:
с церковью рядом горбатая бродит травница.
В яркую зелень бросает стальную булавку,
в лавку приносит простую целебную травку:
горький бессмертник, простой подорожник и млечник,
чтобы заваривал чай себе старый горшечник,
чтоб становилось горшечнику горько и сладко,
чтоб от больного бежала бы прочь лихорадка.
В гибких ветвях воробьи раскричались, как турки.
Старый ремесленник новые лепит фигурки:
двух снегирей на заснеженной ветке рябины,
пойманных рыб, изогнувших блестящие спины,
лепит павлина на древе из райского сада,
лепит Орфея, ведущего душу из ада,
и Моисея с жезлом, источающим воды,
лепит из глины он грех, поразивший природу.
~ 1 ~