Мастер уснул, распростившись с земными делами.
Церковь стоит и сияет во тьме куполами.
С церковью рядом горбатая бродит знахарка,
ждет, чтоб ей подали дым от свечного огарка.
Облако в небе, как время, меняет обличье,
глиняный ангел летит, причитая по-птичьи,
тихо летит над землею, убогой и сирой,
глиняный ангел со сломанной глиняной лирой.
* * *
Я буду жить на берегу ручья,
и муравьи, мои лесные братья,
меня накормят пищей поминальной.
Сладка ли муравьиная кутья
для тех, кто знал иной любви объятья?
Качаются цветов колокола,
а свет идет дорогою окольной,
и отражают листьев зеркала
сей жар и бред, сей трепет колокольный.
Качаются цветов колокола,
и вижу я — мгновенно, раз за разом
стекло воды разрезано алмазом —
упругой плотью птичьего крыла.
Мелькнет в листве блестящий чей-то лик…
Что значит сей запутанный язык
воды и света, рыб и чаек быстрых?
Что значит иероглиф муравья
средь прочих букв и знаков серебристых?
В глазах у леса высохла роса
от птицами поставленных спектаклей,
проведена заката полоса
меж солнечным лучом и звездной каплей.
И если мотылек — святой простец,
паук на нитке — крохотный разведчик,
я буду перед будущим истец,
молчальник, и обидчик, и ответчик.
* * *
Чуть колеблется воздух счастливый —
золотое игралище ос,
и песок под зыбучею ивой
ключевою водою зарос.
И луча световая дорожка
пролегает в цветочной пыли,
и в озера цветного горошка
деловито ныряют шмели.
Что за праздник для зренья и слуха!
И рождается снова во мне
слово — легче лебяжьего пуха,
тяжелее, чем камень на дне.