— Как ты спал? — спросила Венеция у брата.
— Сносно, — ответил Обри.
— Неправда. Насколько мне известно, ты с презрением отверг маковый сироп, который заботливо принесла няня.
— После лауданума, который дал мне Деймрел? Еще бы! Он согласился, что мне лучше обойтись без сиропа, поэтому няня отправилась спать надувшись, чему я был искренне рад. Деймрел принес шахматы, и мы сыграли несколько партий. Он здорово играет — я смог выиграть только один раз. Потом мы заговорились далеко за полночь. Ты знаешь, что Деймрел читал античных авторов? Он учился в Оксфорде — говорит, будто позабыл все, что знал, но это чушь. Думаю, он получил отличное образование. Деймрел бывал в Греции и рассказал мне много интересного! Далеко до него парню, который в прошлом году гостил у Эпперсеттов и смог рассказать о Греции лишь то, что не мог пить тамошнее вино из-за привкуса смолы и что его едва не съели клопы.
— Значит, ты интересно провел вечер?
— Да, если бы не чертова нога. Но не свались с лошади, не познакомился бы с Деймрелом, так что ни о чем не жалею.
— Должно быть, приятно поговорить с человеком, которого интересует то же, что и тебя, — заметила Венеция.
— Конечно, — согласился Обри. — Тем более, что Деймрел, в отличие от некоторых, не спрашивал меня дюжину раз в час, как я себя чувствую или не нужна ли мне еще одна подушка. Я имею в виду не тебя, а няню, которая даже святого выведет из себя. Лучше бы ты ее не привозила. Марстон может сделать для меня все необходимое, при этом не действуя мне на нервы.
— Но няня ни за что бы не осталась дома. Ответь мне только один раз, как ты себя чувствуешь, и, клянусь, больше не стану об этом спрашивать.
— Со мной все в порядке, — кратко ответил Обри. Венеция ничего не сказала, и он усмехнулся: — Если хочешь знать, я чувствую себя мерзко — как будто у меня вывихнуты все суставы! Но Бентуорт уверяет, что это не так и что боли скоро пройдут. Задержись немного, давай сыграем в пикет. По-моему, карты на том столе.
Венеция была удовлетворена, хотя, когда она вошла в комнату, Обри показался ей бледным и изможденным. Однако падение с лошади должно было тяжело подействовать на физически слабого юношу, но он не пребывал в раздраженном состоянии — а это случалось с ним довольно часто, — следовательно, ему удалось избежать серьезных повреждений. Когда пришла няня, чтобы положить свежий компресс на распухшую лодыжку, Венеция сразу поняла, что та тоже оптимистически смотрит на состояние Обри, и это ее еще сильнее приободрило. Няня могла проявлять досадное отсутствие такта в отношении Обри, но она знала о его здоровье больше, чем кто-либо другой, и если, имея за плечами годы опыта, ворчала на своего подопечного, а не утешала его, то сестре было не о чем беспокоиться.
Вскоре в комнату вошел Марстон со стаканом молока для больного, и Венеция, уведя няню в соседнюю гардеробную и закрыв дверь, сказала:
— Вы же знаете его! Если Обри подумает, что нас интересует, будет он пить молоко или нет, то не притронется к нему, чтобы научить нас не обращаться с ним как с ребенком.
— Да, — с горечью отозвалась няня. — Он делает все, что говорят ему Марстон и его лордство, как будто это они заботились о нем со дня рождения! Так как я не приношу никакой пользы, то могла бы смело уехать домой, доставив тем самым удовольствие его лордству.
— Он пытался вас отослать? — удивленно спросила Венеция.
— Нет, и надеюсь, он понимает, что ему это не удастся. Но мастеру Обри я сказала, что если он предпочитает, чтобы за ним ухаживал Mapстон, то соберу вещи и уеду — прошлой ночью он был так возбужден, что любого мог вывести из себя. Однако его лордству незачем было напоминать мне, что вы не сможете приезжать сюда, если меня здесь не будет. Я отлично это знаю, и лучше бы вам и впрямь сюда не являться, мисс Венеция! По-моему, мастеру Обри все равно, приходят к нему или нет, пока он может лежать в кровати с кучей нехристианских книг и болтать с его лордством о своих скверных языческих богах!
— Будь Обри болен по-настоящему, вы бы ему очень скоро понадобились, — утешила ее Венеция. — Все дело в том, что он сейчас в таком возрасте, когда перестал быть ребенком, но еще не стал мужчиной, поэтому ревностно оберегает свое достоинство. Помните, как нелюбезен был с вами Конуэй в таком возрасте? А когда он вернулся из Испании, то уже не заботился, балуете вы его или браните.
Так как Конуэй безраздельно владел сердцем няни, она бы ни за что на свете не признала, что он не всегда вел себя образцово, но она обнаружила, что его лордство говорит о мастере Обри примерно то же, что и Венеция. Она добавила, что никто лучше его не понял ту ненависть, которую питает мастер Обри к своему увечью, и его страстное желание выглядеть таким же здоровым и независимым, как его более удачливые сверстники. Это заявление дало Венеции попять, что его лордство имеет солидный опыт в обращении с пожилыми, враждебно настроенными женщинами.
Деймрел, несомненно, преуспел в умиротворении няни. Она могла возмущаться, что Обри предпочитает его общество, но была не в состоянии негодовать на человека, который, помимо забот об удобствах ее подопечного, смог поддерживать в нем бодрость при обстоятельствах, которые легко могли повергнуть его в мрачное и раздраженное состояние.
— Я не из тех, кто смотрит на грех сквозь пальцы, мисс Венеция, — сурово промолвила няня, — но не привыкла отрицать и достоинства. Должна признать, что его лордство не мог добрее относиться к мастеру Обри, будь он самим преподобным мистером Эпперсеттом. — После внутренней борьбы она добавила: — И хотя он без нужды напомнил мне о моих обязанностях в отношении вас, мисс Венеция, это был признак вежливости, которого я никак от него не ожидала. Нельзя утверждать, что Господь не будет к нему милосерден, если он оставит дурные привычки, но, как я часто говорила вам, мисс, грешным далеко до спасения.