– А ну, иди сюда, янки!
Пламя неистового гнева заставило Джеймса забыть о дикой боли и наконец встать в полный рост перед этим ничтожеством. Такого оскорбления он уже не мог стерпеть.
– Не смей называть меня так!!! – вскрикнул он и резко рванул из каюты, повалив капитана на пол.
Пираты немедленно поймали гордого мальчика, жестоко избили и бросили в клетку, предназначенную для диких животных. Кровь текла отовсюду: изо рта, из одного глаза и порезов на теле. Капитан сказал, что так он будет учить его послушанию.
Наступила темнота, Джеймс больше ничего не видел. Затем сквозь туман ему послышался насмешливый голос, говоривший на отличном английском языке.
Голос принадлежал человеку благородных кровей, светловолосому юноше с голубыми глазами. Он взялся за прутья клетки и заглянул внутрь.
– Какого черта ты здесь делаешь? – спросил он.
Позже, ночью, когда все на корабле уснули, молодой человек украдкой принес пленнику еды.
Спустя годы Джеймс уже с ненавистью смотрел на это насмешливое лицо, когда Грейсон Финли отбил у него любимую женщину. Такой силы отвращения Джеймс в жизни не испытывал.
– Я убью тебя за это, Финли!
«Изумленная» Сара стояла рядом, в объятиях Грейсона, хлопая ресницами. Она была удивлена, но не пристыжена.
В тот момент она повернулась и вышла из комнаты. Ее красивые, черные как смоль волосы колыхались от легкого ночного ветра. Женщина, которую он любил.
– Это не любовь, – где-то рядом произнес голос Дианы Уэрдинг. – А банальная страсть.
На него смотрели два серо-голубых огонька, гневные, как всегда. Неожиданно все остальное потеряло смысл. Ничто больше так не волновало Джеймса, как эта разъяренная женщина, которая кричала на него, бросалась хлебом и ругала себя за то, что любит его.
«В этот раз – все по-другому…»
Шестьдесят, шестьдесят один…
От боли стало трудно дышать. Джеймс отчаянно ловил воздух ртом, но тряпка мешала. Сам того не зная, он отклонился от столба, и лишь веревка на запястьях не давала упасть навзничь. Он услышал сдавленные хриплые крики, не сразу сообразив, что они принадлежат ему.
Джеймс открыл глаза, пытаясь вглядеться в размытые очертания Пемброука, который все еще находился рядом. На секунду его образ стал четким, но потом он исчез, превратившись в высокого темноволосого мужчину с зелеными глазами. Он внимательно разглядывал Джеймса.
– Эй, старик! Что ты здесь делаешь?
Пол и Онория (несмотря на смертельную боль, Джеймс вспомнил это) стали называть его «стариком», когда тот взял на себя управление хозяйством. Они шутили над ним и смеялись, когда он злился. Джеймс любил их всем сердцем.
– Я… не справился, – тихо сказал он. – Не сдержал обещание… прости меня.
Пол улыбнулся, словно хранил какой-то секрет и сомневался, стоит ли раскрывать его Джеймсу.
– Теперь это не важно, старик – я рядом с ней. Так будет лучше, не правда ли? – Он подмигнул брату, – Когда-нибудь ты поймешь.
– Пол…
Больше он ничего не услышал – Пол Ардмор исчез. Шестьдесят девять, семьдесят.
Свист плети прекратился. У Джеймса даже уши заболели от неожиданной тишины. Ноги совсем ослабли, пальцы не двигались. Боль и жжение ни на секунду не оставляли его, накатывая с новой, неимоверной силой и затрагивая буквально каждую клеточку тела.
Он услышал, как подошли Пемброук и боцман. Лейтенант дотронулся до веревок на его руках. Если он их перережет, Джеймс упадет. Он попытался повернуть голову, но малейшее движение порождало новую боль – поверх той, что и так жестко мучила его.
– Нет! – пронзительно вскрикнул капитан. – Оставьте его!
Пемброук с презрением взглянул на своего начальника.
– Позволите отнести его к врачу, сэр?
– Нет, лейтенант. Пусть думает над своими поступками и молится о скорейшем повешении.
По молодому человеку было видно, что он еле сдерживается. Эх, слишком ты самоуверен, подумал Джеймс. Однажды, несмотря на всю мощь твоего отца-адмирала, ты разозлишь не того человека, и он будет тебе мстить. А это, знаешь ли, болезнь коварная, очень легко передается.
– Да, сэр, – сказал Пемброук, вкладывая максимум неуважения в каждое слово.
Боцман и остальные моряки тихо удалились. Остался только капитан Картер, для которого наступил самый сладостный момент. Пускай злорадствует сколько вздумается, мысленно разрешил ему Джеймс. Поддаваться на унижения он не собирался, поэтому стоял смирно, не вырывался из оков и не издал ни единого звука.