Мы помолчали. Прошло, наверное, с полчаса, а девчонки всё не возвращались.
— Чего это они? — забеспокоился Женька.
— Копуши, ясное дело. Пока-то всё найдут… — сказал я и обрадовался: — Гляди, проволока торчит!
У берега в самом деле торчал из воды кончик ржавой проволоки. Мы дёрнули за него и выволокли проволоку метров в пять длиной.
— Вот это удача! — Женька загнул проволоку на конце, и мы стали подтягивать ею к себе макушку ветлы.
Вскоре ветла оказалась в том же положении, в каком была до падения.
— Я буду держать, а ты перевязывай ствол, — сказал я Женьке.
— Погоди. Надо ещё щепку найти, а то проволокой всю кору сдерём.
Женька приложил к стволу в месте надлома несколько прутиков и принялся затягивать ствол проволокой. Орудовал он ловко и сильно, несмотря на свой больной палец. Женька даже напомнил мне хирурга, который вправлял мне ключицу, когда я упал с горы на лыжах и вывихнул её.
Наконец всё было в порядке. Ствол снова держал ветлу. Но Женька не велел мне отходить от него до тех пор, пока не нашёл рогатую палку. Он воткнул её в землю, и рогатина стала поддерживать развесистые ветки. Теперь мы могли спокойно уходить.
— Если они убежали от нас и качаются на качелях, я с ними больше не дружу! — решительно заявил Женька.
— И я тоже, — согласился я. — Разве друзья так поступают?
Мы пошли домой и очень обрадовались, когда узнали, что сёстры не виноваты. Они всеми силами старались уговорить тётю Клаву отпустить их к нам, но та ничего не хотела слушать. Только твердила:
— Уже поздно! Пора ужинать.
— Ужинать?! — схватился я за голову. — А у меня ещё обед не приготовлен.
Глава четырнадцатая. Анна Кирилловна
По тому, как аккуратно была закрыта на щеколду калитка, я догадался, что дед уже дома. Чтобы он не сделал мне замечание, я нарочно громко прошуршал на крыльце ногами о половик. Будто грязь счищаю. Только после этого вошёл в горницу. Дед сидел у окна и не обратил на меня никакого внимания. Что это с ним? Ведь он так любит делать замечания. А сейчас мне можно было прочитать целую лекцию. Должно быть, рассердился, что я ничего не приготовил поесть. Ну и пусть сердится! В конце концов, я ему не домашняя работница, а отдыхающий после болезни гость. К тому же у меня каникулы.
— Сбегай, Пётр, к Анне Кирилловне, — неожиданно тихо попросил дед. — Может, она даст чего…
— Чего? — не понял я.
— Настой какой из травы. Простыл я, должно.
— Ну вот, крепился, крепился и свалился, — пошутил я, вспомнив, что дедушка ничем, кроме ранения, ещё не болел. — Я лучше в аптеку сгоняю. От простуды аспирин хорошо.
— Нет, ты к ней сходи. Её настои мне завсегда помогают, — не соглашался со мной дед.
Деньги он жалеет, что ли?
— А кто она такая? — спросил я. — Где живёт?
— Да рядом, аккурат напротив сельпо, — кивнул головой дед.
«Значит, травница — это бабка в чёрном», — сообразил я.
Идти к ней мне не хотелось, но что поделаешь, если надо.
Ох и невезучий я человек! Всякий раз, когда проходил мимо избы бабки Анны, она сидела на лавочке перед домом. Но тогда она мне была не нужна. А сейчас нужна и не сидит. Может, и дома нет.
Вошёл я в сени и сразу почувствовал, как пахнет сухими травами. Точно зарыл голову в копну с сеном. Отворил дверь — и в горнице тоже. Куда ни посмотришь, всюду пучки травы висят. Тут и иван-чай, и кашка, и дурман-трава. Мне про них на сенокосе дед Аким объяснял. Даже на иконе пучок ромашек лежал. Только не полевых, а с жёлтыми лепестками, которые вдоль проезжих дорог растут. А бабки нет. Заглянул я на «чистую половину» и замер. Бабка Анна стояла там на коленях перед большой иконой с лампадкой и отвешивала ей поклоны так низко, что я даже услышал стук лба о половицу.
— Услышь меня, господи, услышь и прости грешного раба твоего… — бормотала себе под нос бабка и крестилась.
Я решил уйти. Подожду, когда она выйдет на крыльцо. Шагнул назад и задел пустое ведро. Оно как громыхнёт дужкой.
— И кто там? — спросила старуха и выскочила ко мне, напуганная и злая.
Я сказал, что меня прислал дед с просьбой. А с какой, не успел. Старуха меня перебила:
— Чего ж он сам не наведался?
— Простудился, — ответил я и хотел попросить бабку дать какого-нибудь настоя от простуды, но она вдруг всплеснула своими высохшими руками, отмахнулась от меня и, глядя на икону, на которой лежали ромашки, зашептала, крестясь:
— Не дай, пресвятой угодник, рабу твоему Николаю преставиться… Повремени, господи! Нужен он ещё тут на земле нам, грешным…