— Но-о, шельма! — качает головой Егор Кузьмич. Он вбивает обухом топора наковаленку, заостренную с другого конца как шило, в сосновую чурку, отпиленную тут же, черенок у литовки примащивает на сломленную березку, лезвие кладет на наковаленку, ударяет молоточком, и тонкий металлический звук разносится окрест.
На стану зашевелились. У поваров задымил костер, запахло жильем. Женщины разбрелись по кустам и послышалось, отовсюду над речкой позвякивание литовок.
А в другом конце уже зашумели тракторы, они вскоре разбрелись, как неуклюжие жуки, по дальним полянам, унося с собой рокот моторов. Женщины, то одна, то другая, подходят к Егору Кузьмичу.
— Мне пооттяни, Егор Кузьмич.
— У меня что-то плохо идет.
— Храбастит, а не косит.
— Наверное, неправильно насажена.
— Много что-то хватает.
— Ну, погодите, у вас больше работы, а мне тюк-тюк — и готово, — басит здоровенная баба Агриппина.
А Егор Кузьмич уже весь в поту, рубаха выпущена из-под штанов, чтобы продувало, ворот расстегнут.
Он и отбивать успевает, и пересаживать, и построгать. А бабье «Егор Кузьмич» перекликается по кустам.
Но вот утро, умытое росой, пообветрилось, пообсохло. Солнышко уже золотит начавшие краснеть осиновые листочки и ползет вверх, в синеву, отражаясь в запруде речки Чернушки. Когда оно поднимется в полнеба, бабы вытрут платками и подолами взмокшие лица, придут к стану, приедут механизаторы, начнут мыться, потом все сядут за длинный, сколоченный из тесаных плах стол хлебать горячее варево, кто-то прямо с блюдом залезет под куст, или станут говорить, что хорошо покосили и трава нынче хорошая, погода бы постояла.
Егор Кузьмич будет любоваться этим расшевелившимся ульем и радостно ему будет глядеть, как спорится работа и веселится, балагурит народ.
Вечером придут все усталые, отужинают и полезут в балаганы. И луна круглая, как коврига, будет висеть над станом всю ночь.
А утром зашевелится стан, дым от костра потянет по низу, прижатый туманом, потом прорвется вверх, говор и шутки баб и мужиков снова поплывут над поляной… И снова горячая работа…
И вздохнет Егор Кузьмич радостно, когда вся трава будет скошена.
…Прошло четыре дня. На покосе еще большее оживление: гребь в полном разгаре. Бороздят тракторы поляны, таская грабли, а на Чернушке в кустах опять слышно бабье разноголосье и видно мелькание разноцветных платков.
Мужики мечут зароды, а Егор Кузьмич подготавливает место под главный стог, потом он подскажет где-то, как завершить зарод, кому-то заменит вилы, починит грабли — работы невпроворот.
Но вот за Чернушкой запогромыхивало, за дальним лесом стали сгущаться облака, показалась сине-черная каемочка тучи, подул ветер, зашевелил сено. Все запоглядывали в ту сторону, где темнело, заторопились. «Успеть бы дометать», — думал каждый.
Егор Кузьмич схватил вилы, хоть и обещал Андрюхе не метать, где уж там… полез на крайний стог, на котором один бригадир орудовал «Кабы дело ладно было», не вымочило сено-то. Тут уж Егора Кузьмича не удержишь, да и Антон рад, что подмога подоспела, туча-то рядом.
Мужики, увидя Егора Кузьмича, забравшегося на стог, его разлохмаченную ветром бороду, волосы на голове — принялись ожесточенно орудовать вилами.
А гремит уже совсем рядом, почти над головой. Ветер, как назло, торопит тучу, гонит ее на метателей. Яркие кривые линии кромсают тучу, она кажется еще страшней.
Люди бегают. Все кружится, шевелится, «кипит». Как вроде и усталости никакой не было.
Еле успели завершить зароды — хлынул дождь. Бабы бросились к балаганам, мокрые от пота и дождя. Егор Кузьмич слез с зароду по шесту, поданному кем-то, проговорил:
— Ну вот и ладно дело-то вышло… с сеном будем, — и пошел в окружении мужиков к главному шатру. Он знает, сейчас бригадир достанет откуда-то припрятанную бутылку, подаст мужикам по стопке, после по второй, закусят, появится приготовленное горячее варево — и пойдут несмолкаемые разговоры о хороших нынче травах, об окончании сенокоса, о наступающей уборке… А вечером сиротливо опустеет стан, останутся одни колья от балаганов да палаток, и грустно даже немножко станет. Люди поедут в деревню, по домам, где они сходят в баню, и будут настраиваться на уборочную.
…А Егор Кузьмич не успокоится, пока не начнут уборку, погода по приметам меняться ладит. Он уже сходил к Андрюхе, и только когда тот сказал ему, что через день приступают, угомонился малость.
Утром, когда выкатилось из-за дальней горы солнышко и шаловливо бросило свои первые лучи по серебряным колосьям ржи, а легкий ветерок досушил их от росы и ночной сырости, в поле зашумели комбайны. И когда могучая техника полностью навалилась на поля, то еле успевали возить хлеб на сушильные агрегаты.