«Я же не погибну вот так! Не здесь! Наверняка я близко, наверняка жилье недалеко, наверняка найдут, наверняка…»
Мысль оборвалась, когда из непроглядной черноты проступило множество пар светящихся глаз. В голове ничего не осталось – одна мысль, что разум не врет, и картина перед ее глазами – не видение и не сон.
По целине, не оставляя следов, подступали огромные дикие кошки выше нее на голову – острощекие от шерсти головы, острые рысьи уши с кисточками, тяжелые лапы и пушистые хвосты. Злые сверкающие глаза обрамляли белые кольца, а в гигантских розовых пастях Маха видела огромные клыки.
Гладкую ледяную шерсть чудищ усыпал мерцающий иней.
«Они существуют? Не врали? Ох, отец Махал! Ох, корни всех гор! Зимние коты Гэлуима, хозяева метели!»
Призраки тянули воздух чуткими розовыми носами и брали ее в кольцо, протяжно мяукали, подвывали, взрыкивали и утробно мурлыкали, будто подзуживая друг друга на забаву от чужого страха. Ужас стиснул Махе горло, подкосил колени, и она не знала, на кого из них смотреть первым – то ли на одного, который шел сбоку, раскачивая серебряно-синим хвостом, то ли на другого, с пятнистой шерстью в неровных подпалинах.
А потом она увидела его.
Кошачий круг расступился, впуская всадника. Огромный кот под ним был черен, как зимнее небо, и густая заиндевелая шерсть отливала ледяной синевой и серебром, а глаза светились темным жидким золотом. Дыхание вырывалось из его рта морозными клубами, мерцая льдинками в воздухе.
От всадника Маха глаз не могла отвести, и одновременно – больше всего желала заскулить и упасть на колени. Тонкорогий желтый месяц полукругом поднимался из-за горизонта, и на секунду ей показалось, что он запутался в волосах всадника украшением – золотым, словно масло, и усыпал алмазной крошкой посеребренную инеем черную гриву волос. Угольно-черную кирасу извивами покрывали игольчато-кристальные узоры, и бесчисленные прозрачные капли на рукавах мерцали от каждого вздоха, как снег.
Не эльф, не адан, не дух. Что-то страшнее. Больше. Не глупая – сама догадалась, кого встретила на пустоши. Без имен и короны, о которой говорили нолдор – и узнаешь, и имя побоишься произнести. И так холодно станет, что подумаешь, будто замерзнешь сейчас насмерть, если хоть на секунду глянешь в темные глаза.
«Гэлуим, Гэлуим! Да что же он тут делает, да как же так, да разве может через врата перейти незамеченным, да…»
Она шарахнулась, не раздумывая, тихо всхрипнула, когда всадник подошел ближе.
- Не бойся, – голос оказался лениво-певучий и низкий, как смола.
Маха не смогла ему ответить. Застыла, не в силах оторвать взгляда от жуткого белого лица с обсидиановыми полумесяцами бровей. Кто говорил ей, что никто и никогда не встанет на колени перед такой силой? Да уж не захочешь – встанешь!
- Ты наугрим?
И снова ответить не вышло. Все, что смогла – кивнуть.
- Дева наугрим, значит? – Гэлуим погладил кота между ушей, как будто наслаждаясь своим же вопросом.
Маха ошарашенно моргнула, сжавшись внутри.
- Дева, - прозвучало сипло и чуть слышно.
Всадник склонил голову к плечу, пристально разглядывая ее: не то заинтересованно, не то слегка лениво. Зимние коты вокруг улеглись в пушистый блестящий снег, положив тяжелые головы на лапы, и прикрыли глаза. Один из них обтерся огромным боком о ногу Гэлуима и подставил мощный лоб под ладонь в когтистой перчатке.
- Дитя или взрослая?
Язык онемел и отказывался слушаться, а горло схватило тугим ремнем страха. Да что ему было от нее нужно?! Шел бы, пугал тех, кто с мечом собирается идти на его горы!
- Д… дитя… почти!
- Сражаешься? – Гэлуим расспрашивал ее требовательно и холодно, словно не замечал ни ее страха, ни шторма противоречий и вопросов, которые грызли Маху, словно паводок на плотине, и вот-вот желали прорваться наружу.
Ей хотелось храбро задрать голову и закричать, что она не верит, будто сам Ангайнос мог перейти заставу, что пусть он исчезнет из ее сна, пусть вернет все, как было и перестанет пугать – но Маха не смогла выдавить ответа. Она втянула ртом обжигающий воздух, стиснула зубы, что тут же свело от холода, а потом отчаянно замотала головой и заревела, как ребенок.
И знала же, что на морозе нельзя, нельзя! Ресницы слипнутся и замерзнут, и…
Она закрыла лицо варежками и сама не знала, из какого страха, из каких глубин души все-таки родился отчаянный крик, вытолкнутый из груди словно бы кем-то другим, сквозь ужас и слезы страха:
- Не трогай меня, Гэлуим! Не пугай, уходи, я не воин! Я никого не убивала! Я хочу домой!
Маха и не думала, будто слезы могут тронуть такую силу, потому что следующий вопрос прозвучал по-прежнему незамедлительно и безжалостно:
- Почему это имя?
Она захлебнулась плачем, дрожа от выворачивающего нутро холода, и выплюнула последние слова:
- Да зима же!
Если бы он спросил ее хоть о чем-то еще – упала бы не то замертво, не то от усталости, не то от страха.
Но Гэлуим зачем-то протянул ей руку – огромный и пугающий, и продолжал смотреть на нее, будто бы ожидая чего-то. Жест был столь неожиданным, что Маха даже плакать перестала, удивленно промаргиваясь и все шмыгая носом. Отшатнулась и удивленно посмотрела на эту ладонь, обтянутую в теплую черную замшу, вышитую затейливым узором и опушенную густым белым мехом.
- Ты же хочешь домой, - и голос прозвучал неожиданно мягко. – Я ждать не буду.
Она замялась. Но не принимать же предложения от того, кто столько… с кем столько воевали, так ненавидели!
Маха не успела подумать. Только вскрикнула, когда огромная рука с чудовищной силой подхватила ее за загривок, как котенка, и швырнула на спину кота.
Кажется, перед тем, как потерять сознание от ужаса, она услышала одну-единственную фразу:
- И можешь передать им, что это моя земля.
Маха затянулась трубкой, вспоминая ту ночь. Ничего не помнила из дороги, своим домом могла поклясться. Но нашли ее тогда поутру, едва ли не возле самых стен крепости у озера Хелеворн. Не только живую, но и даже не простуженную.
- Бабушка? – голосок звучал осторожно. – О чем задумалась?
- Ни о чем, - медленно ответила Маха и улыбнулась воспоминаниям. – Ни о чем, самоцветик.
Старая наугрим машинально подтянула на плечи искусно вышитый черно-белый плащ в два раза больше нее самой. Под ее рост – и не плащ, а целое покрывало. Она то и дело стелила его в кресло в самые черные дни зимы. Теплее и крепче работы в жизни не видела.
Когда-то, в день, когда ее нашли у стен крепости, нолдор хотели забрать его, да только она не отдала.
До сих пор думала бы, что привиделась ей и тропа в лесу, и чудовищные коты, и месяц в волосах Гэлуима.
Да только родичи нашли ее в снегу без чувств, небрежно укрытую этим самым черно-белым плащом в вязи мелких бриллиантов, под которым снега растаяли до самой земли.