Ее голос эхом пронесся по комнате, и герцог даже испугался, что ее могут услышать, хотя это и было маловероятно.
Он обернулся и, холодно глядя на нее, бросил:
— Возьми себя в руки, Элин. Мы оба прекрасно знаем, что слуги любят так же болтать, как и те, кто находится на службе ее величества.
Когда смысл его слов дошел до графини, краска бросилась ей в лицо, глаза заметали громы и молнии, и, едва разжимая губы, она выдохнула:
— Я тебя прекрасно поняла, Ульрих. Так знай же, что я тебя ненавижу! Слышишь? Ненавижу!
Но, видимо, помня о том, что он ей только что сказал, она проговорила это почти шепотом.
Герцог молча распахнул дверь и вышел в холл.
Графине ничего не оставалось, как последовать за ним. Обернувшись, герцог учтиво и громко, чтобы услышали стоящие у входной двери слуги, проговорил:
— С вашей стороны было чрезвычайно любезно привезти эти свадебные подарки. Для нас с Онорой они представляют огромную ценность, и я тотчас же отправлю джентльмену, приславшему их, благодарственное письмо.
В это время графиня подошла к нему, и дальше они уже пошли рядом.
— Единственное, о чем я весьма сожалею, — продолжал герцог, — что у вас нет времени увидеться с Онорой. Мы только что вернулись с прогулки верхом, и она отдыхает. Боюсь, моя жена будет крайне огорчена, что вы не смогли ее дождаться.
Они вышли из дома и стали спускаться по ступенькам.
— Прошу передать мои наилучшие пожелания вашему мужу, — не умолкал герцог. — Мы с Онорой непременно письменно поблагодарим его и вас за тот великолепный прием, который вы устроили в честь нашей свадьбы.
Закончив свою речь, герцог небрежно поднес к губам руку графини и отошел в сторону, предоставив лакею помочь ей сесть в карету.
Дверца захлопнулась, кучер вскочил на козлы, и лошади тронулись.
Герцог не стал дожидаться, пока бывшая любовница уедет, быстро поднялся по ступенькам и исчез в доме.
На пути в библиотеку он понял, что выиграл тяжелую битву, понеся лишь незначительные потери.
После ужина герцог вместе с Онорой перешел в гостиную. Дворецкий налил в широкий стакан немного коньяку и подал его герцогу на серебряном подносике.
Герцог подождал, пока слуга выйдет из комнаты, и, поставив поднос на маленький столик, обратился к жене:
— Я хочу вам кое-что предложить, Онора.
Онора как раз подошла к роялю, собираясь, как и вчера вечером, что-нибудь сыграть мужу.
Вчера ее выбор пал на Шопена и Шуберта. Герцог внимательно слушал и, когда она закончила, попросил:
— А теперь сыграйте мне что-нибудь свое.
— Мне... мне как-то неловко играть после композиторов-классиков свои сочинения. Боюсь, они покажутся вам... дилетантскими.
— А по-моему, они расскажут мне о вас то, что вы стесняетесь рассказать сами, — неожиданно сказал герцог.
Онора с удивлением взглянула на него.
— Тогда этого тем более не стоит делать.
— Но почему? Я считал, что между нами не должно быть тайн.
— Есть вещи, которые... не следует знать никому.
— А вот я бы о них с удовольствием узнал.
— Почему?
Секунду поколебавшись, герцог ответил:
— Сыграйте мне, потом скажу.
— Ну теперь придется играть как можно осторожнее, чтобы своей игрой не сказать вам ничего лишнего, — улыбнулась Онора.
Герцог сидел и внимательно слушал, но Онора не стала играть долго.
— Я сегодня немного устала. Пожалуй, пойду спать.
— Да, конечно, — проговорил герцог каким-то отрешенным голосом.
Оноре показалось, что он думает о чем-то другом. Она постеснялась спросить, о чем именно, но мысли об этом не давали ей покоя еще вчера вечером.
Сегодня, услышав, что герцог собирается ей что-то предложить, Онора встала из-за рояля и, направившись к нему, сказала:
— Вы сегодня что-то очень серьезны.
— Так оно и есть, — отозвался герцог, глядя на жену.
Она была необыкновенно хороша собой, хотя и не осознавала этого. Платье из нежно-голубого шелка — цвета весеннего неба — было украшено не обычными розовыми розочками, а маленькими бутончиками белых полураспустившихся роз.
Герцогу пришло в голову, что и саму Онору можно сравнить с девственно-белой розой.
За эти несколько дней, проведенных вместе, герцог удостоверился в том, что понял еще в ночь после свадьбы — Онора не только юна и абсолютно неопытна, но и не умеет распознавать зло, хотя инстинктивно чувствует его.
Именно эта трогательная наивность вызывала в нем желание защитить ее от таких женщин, как Элин Лэнгстоун. Герцог хотел как можно осторожнее приоткрыть ей завесу над темными сторонами жизни, с которыми ей рано или поздно придется столкнуться.
Молчание затянулось, и Онора робким голоском переспросила:
— Так почему... вы так серьезны? Я что-нибудь не так... сделала?
— Ну что вы, конечно, нет, — ответил герцог и, взяв ее за руку, усадил рядом с собой на софу.
Почувствовав, как дрожь пробежала по ее телу, он еще крепче сжал ее пальцы.
— Мы были так счастливы, Онора, с тех пор, как приехали сюда, — заметил он. — И поэтому я предлагаю, если вы, конечно, не против, поехать куда-нибудь, где нас никто не смог бы побеспокоить.
Заметив на ее лице недоуменное выражение, он добавил:
— Боюсь, что, пока мы будем здесь, к нам то и дело будут наезжать с визитами.
Щеки Оноры окрасил слабый румянец, и, отвернувшись от герцога, она проговорила:
— Я слышала... сегодня вечером сюда приезжала тетя Элин, но... быстро уехала.
— Она привезла кое-какие свадебные подарки, и нам необходимо как можно скорее написать благодарственные письма дарителям, — бесстрастно проговорил герцог.
— А почему она... не захотела встретиться со мной?
— У нее не было времени.
— Как... я рада! — вырвалось у Оноры. Она немного помолчала и добавила: — Может быть, вы считаете, что мне не следовало этого говорить, но... я так счастлива здесь... что побоялась... как бы тетя не омрачила этого счастья.
— Поскольку и у меня нет никакого желания, чтобы она или кто-то другой это делал, — заметил герцог, — может быть, мы с вами, Онора, поедем в Шотландию?
На лице Оноры появилось неподдельное удивление.