Быть мальчишкой.
Повеселиться.
Играть там, куда она обычно не может его взять.
Разговор был неловкий. Заставил меня почувствовать себя… привилегированным мудаком… которым, я признаюсь, был не по своей вине. Я не выбирал богатых родителей, точно так же, как Кайл не выбирал бездельника, дерьмового отсутствующего отца. Его мама вкалывает как проклятая, но у них все равно нет денег.
Ну да ладно.
Это не моя проблема.
На самом деле нет.
Вместо того, чтобы думать об этом, я перевожу взгляд на Вайолет, которая стоит рядом с высоким голубым батутом, все еще в осенней куртке.
Я скептически смотрю на нее.
— Ты что, не собираешься снять туфли, и барахло и попрыгать? Давай же.
— Я еще не решила.
— Ты, блядь, серьезно?
Она теребит перед куртки, проворные пальцы дергают серебряную молнию, мягко подтягивая ее вверх.
Я вздыхаю.
— Да или нет, Вайолет.
— Я… — она останавливается, чтобы сделать глубокий вдох, и я знаю, что это потому, что она решила не заикаться. — Не думаю, что это входит в мои планы.
— Это была твоя идея. Я не буду прыгать с этими кретинами. Ты видела тех маленьких психопатов, которых туда выпустили? — Она оглядывается на детей, которые уже прыгают, дюжина маленьких человечков. — Ни за что, блядь, на свете ты меня не бросишь.
— Не мог бы ты, пожалуйста, следить за своим языком перед детьми, — она почти шипит.
Я оглядываюсь, чтобы определить точное местоположение Саммер и Кайла; они на безопасном расстоянии, на земле, развязывают шнурки и кладут их в ящики. Вердикт: им не грозит никакая ненормативная лексика, которая может вылететь из моего рта.
— Ты пытаешься сменить тему?
— Нет, Зик, если бы я хотела сменить тему, я бы попросила тебя помочь мне расстегнуть молнию. Она застряла. — Ее губы складываются в хмурую гримасу. — Я застряла.
Мои глаза перескакивают с ее пухлых розовых губ на розовый жакет, вниз, к тонким пальцам с фиолетовыми ногтями, которые безрезультатно сжимают серебряную застежку.
— Прекрати дергать, ты сделаешь только хуже, — требую я, делая четыре шага в ее личное пространство и сжимая свои большие пальцы вокруг ее, отодвигая их в сторону, чтобы получить доступ к ее молнии.
Я наклоняю голову, чтобы рассмотреть его поближе, опускаюсь перед ней на колени, чтобы лучше рассмотреть. Длинная нитка из внутренней подкладки ее куртки зацепилась за дорожку. Не похоже, что она выйдет в ближайшее время, по крайней мере, не без реально вложенного в это времени; мне нужны ножницы, лучшее освещение и около двадцати минут, чтобы исправить это.
Я слышу, вдох у меня над головой. Она меня нюхает? Должно быть, волосы на затылке встают дыбом.
Странно.
— Ты только что понюхала меня?
— Нет! — Она задыхается от ужаса.
Я фыркаю, стряхивая дрожь.
— Да, конечно. Не ври.
— Знаешь, не каждая девушка хочет с тобой встречаться. Ты не настолько неотразим, — издевается Вайолет.
То, как она это говорит, заставляет меня думать, что я могу быть именно таким для нее. Иначе зачем бы она об этом заговорила?
— А кто говорит о свиданиях? — Я печально смеюсь, пальцы работают над розовыми металлическими зубцами на ее куртке. — Ни одна девушка не хочет встречаться со мной.
Она смеется, наклоняется, чтобы посмотреть, как я продвигаюсь и теплое дыхание щекочет мне ухо.
Я поднимаю голову и встречаюсь с её глазами. Они любопытны и близко к моему лицу, раздражающе… наивные.
— Есть большая разница между фанаткой, которая хочет трахаться, потому что я спортсмен, и кем-то, кто серьезно заинтересован в свиданиях, Вайолет. Только первый вариант случается со мной.
Я нахожусь прямо перед ее лицом, все еще стоя на коленях, так чертовски близко, что чувствую ее мятное дыхание; мои ноздри раздуваются, невольно вдыхая больше её запаха.
Я замечаю характерные цвета в ее глазах, когда она вопросительно смотрит на меня. Черная тушь выделяет мягкие оттенки коричневого, золотого и голубого. Яркий ониксовый круг окружает ее яркие радужки. Ее глаза чертовски великолепны.
На ее коже нет ни единой веснушки или пятнышка, и я проклинаю себя за то, что не заметил этого.
Теперь я точно замечаю.
Отпустив ее куртку, я выпрямляюсь во весь рост и засовываю руки в карманы джинсов.
— Она не открывается. Прости.
— Ч-что же мне делать?
— Очевидно, что у тебя есть два варианта: прыгать в куртке или стащить эту чертову штуку через голову.
— Я не буду прыгать в куртке, я умру от теплового удара.
Я самодовольно ухмыляюсь.
— Значит, ты прыгаешь вместе с нами.
Широко раскрытые глаза Вайолет смотрят на мои улыбающиеся губы.
— Почему ты так смотришь на мой рот?
Ее зубы скользят по ее нижней губе.
— Ты только что улыбнулся.
— Ну и что? Я улыбаюсь.
Иногда.
Ладно. Редко.
— Это… — она качает головой. – Не бери в голову.
— Скажи мне, что ты собиралась сказать.
Ее безупречная кожа краснеет.
— Это было мило. Ты должен делать это чаще.
— Знаешь, я не все время придурок – я знаю, как улыбаться. — Чтобы доказать это, я сжимаю зубы и улыбаюсь ей обнажая зубы.
— Ты похож на гиену, готовую наброситься на газель.
— Что это за метафора, черт возьми?
— Чеширский Кот?
— Ха-ха. — Не смешно.
— Крокодил?
Я несколько раз щелкаю зубами, и наступаю на неё. Она пихает меня ладонью, тянется к подолу куртки и тянет её вверх.
— Просто… ты так редко улыбаешься, что кажется, будто видишь снежного человека, — поддразнивает она, дергая куртку. Поднимает её выше. — И тебе следует... улыбаться чаще, я имею в виду.
Ее руки соприкасаются с нижней частью ее пиджака, и она делает еще один рывок — дергает — непреднамеренно тянет вместе с ней свою рубашку, обнажая пресс. Гладкие бледные просторы ее живота и задорный маленький пупок обнажаются; мои глаза пристально смотрят на это углубление на ее животе и родимое пятно вишневого цвета, пересекающее ее плоть.
Ее джинсы спереди низко спускаются, эта нежная кожа спускается вниз по линии талии… в места, в которых, как я предполагаю, никто, кроме врача, никогда не был.
Пока она борется, я мельком вижу выражение ужаса на лице Кайла при виде ее обнаженного живота.
Я реагирую.
— Стой! Иисусе, Вайолет, ты пытаешься дать всем бесплатное шоу?
— Почему? Ч-что происходит? Я ничего не вижу! — Ее панический голос приглушен, она заперта в своей куртке и ничего не видит.
— Твоя рубашка вот-вот слетит. — Я тянусь к подолу ее рубашки, не обращая внимания на искры, исходящие от ее кожи, когда мои пальцы торопливо натягивают ткань на ее плоский живот. — Давай попробуем еще раз. Я держу, пока ты будешь тянуть.
Костяшки моих пальцев скользят по коже над ее бедрами, дергая рубашку вниз. Вайолет торопливо дергает и тянет за упрямую розовую куртку, извиваясь, пока она не оказывается у нее над головой.
Очевидно, поскольку на ней рубашка с V—образным вырезом, я проверяю ее грудь.
Или её отсутствие.
Под этой тканью два заметных бугорка, гладкие, но маленькие, и какого хрена я вдруг уставился на ее сиськи?
Я торопливо снимаю с нее куртку, и когда она освобождается, светлые волосы, окружающие ее голову, торчат в разные стороны. Очаровательно. Вайолет приглаживает растрепавшиеся пряди, но даже с торчащими во все стороны волосами она выглядит раскрасневшейся, счастливой и чертовски милой.
— Я даже не хочу знать, как я сейчас выгляжу, — ворчит она, запихивая куртку в ящик Саммер.
— У тебя волосы, как крысиное гнездо, — услужливо вставил я.
Саммер, которая появляется рядом с нами, закатывает глаза и бросает на меня враждебный взгляд.
— Нельзя говорить девушкам, что они похожи на крыс.
— Во-первых, я сказал, что ее волосы крысиное гнездо. Я не говорил, что она на них похожа, это большая разница. Во-вторых, с каких это пор пятилетний ребенок закатывает глаза перед взрослыми?
— Мне семь.
— Сколько угодно, ребенок. Если ты продолжишь это делать, твои глазные яблоки застрянут внутри черепа, навсегда.
Саммер задыхается.
— Нет, не застрянут!
— Попробуй и узнаешь, — загадочно произношу я.
Малышка бросает на меня еще один хмурый взгляд, такой глубокий, что я испытываю к ней безумное уважение.
— Не-а.
— Ага, — я поднимаю черные брови. — Это правда.
Вайолет прочищает горло.
— Ладно, вы двое, хватит спорить. — Она роется в заднем кармане джинсов, достает двадцатидолларовую купюру и пытается вручить ее мне. — Зик, хочешь взять билеты?