Нет.
Я опускаю глаза, сосредоточившись на своем блокноте, прежде чем снова посмотреть вверх. Он грустно хмурит брови.
— В том-то и беда, Вайолет. Ты слишком всепрощающая.
— Почему это плохо?
— Потому что, когда кто-то обращается с тобой как с дерьмом, ты не должна позволять ему этого. Все это знают.
Его ноздри раздуваются, глаза сверкают.
И прежде чем я могу остановить себя, слова изливаются из моего рта, приглушенные, но торопливые:
— Л-ладно. Как насчет этого: нет, я не думаю, что мы друзья, потому что я не хочу друзей, которые обращаются со мной как с дерьмом. Которые ведут себя как испуганные маленькие мальчики. Которые вышвыривают меня из своего дома, после того, как предложили сесть за их стол. Ты грубый и упрямый, и полный придурок.
Во мне нарастает пузырь смеха, и я борюсь с ним, но, в конце концов, смех побеждает.
— П-прости. — Я сдерживаю смех. — Мне не следовало смеяться.
— В твоем голосе нет сожаления. — Похоже, он недоволен.
— Потому что мне не жаль. Нисколько.
— Но ты только что назвала меня придурком.
— И знаешь, что? — Я вздыхаю, откидываюсь на спинку стула, закидываю руки за голову и сжимаю ладони. — Это было действительно хорошо.
Если я и удивила его своей откровенностью, он этого не показывает. Его лицо – бесстрастная маска.
— Вайолет, как твоя фамилия?
— Моя фамилия? — Случайный вопрос застал меня врасплох.
Его ответ – смех, такой глубокий и веселый, что у меня по спине пробегают мурашки.
— Если мы собираемся стать друзьями, не думаешь, что мне следует знать твою фамилию?
— ДеЛюка.
— ДеЛюка? ДеЛюка, — щурится он на меня. — Ты уверена?
— Э-э, да?
— Подожди. Она итальянская?
Я киваю.
— Потому что ты не похожа на итальянку. Ты такая бледная.
Еще один смешок вырывается из меня, и мне приходится опустить голову на стол, чтобы остановить звуки, исходящие из моего рта. Я даже смотреть на него не могу, а если и посмотрю, то буду смеяться еще сильнее.
— Над чем ты смеешься?
— Боже. Ты. — Слезы текут из глаз, и я вытираю их. — Только ты можешь так честно назвать кого-то бледным, и заставить это звучать как оскорбление.
— Ты смеешься надо мной, Вайолет ДеЛюка?
— Это называется дразнить, Иезекииль Дэниелс. — Я останавливаюсь, склонив голову набок, чтобы изучить его. — Иеремия, Иезекииль, Даниил, Осия… (имеются в виду книги Ветхого Завета — плач Иеремии, Книга пророка Иезекииля, Книга пророка Даниила, Книга пророка Осия).
Он смотрит на меня, не двигаясь.
— Да, я понял, Иезекииль и Даниил, книги Библии.
— Твои родители религиозны?
— Нет. — Он поправляет свою черную бейсболку Айовы. — Ну, я думаю, они были такими до того, как у них появился я, но не сейчас.
— А ты?
— Нет. Это всего лишь дурацкая кармическая шутка. Мои родители, должно быть, с самого начала знали, что я буду грешником, вот почему они назвали меня в честь пророка из Библии. Господь знает, что я не святой.
Его большое тело расслабляется, опускается в кресло, ссутулившись, все еще глядя на меня своими мрачными серыми глазами. Они неутомимы и так несчастны.
Он меняет тему.
— Ты готова к сбору средств на следующей неделе?
Случайное упоминание об этом заставляет мой живот сжаться. Чтобы успокоиться, я достаю из рюкзака бутылку с водой, откручиваю крышку и делаю глоток.
— Понятия не имею. Ты будешь хорошо со мной обращаться на людях?
Я позволяю неловкому молчанию между нами вырасти, прежде чем прочистить горло. Поднять мой подбородок.
— Зик. Я-я хочу извинений, прежде чем соглашусь пойти куда-нибудь с тобой.
Он хмурится.
— Вайолет…
— Ты у меня в долгу.
Сняв бейсболку, он кладет ее на стол перед собой и проводит пальцами по темным волосам. Черные брови над платиновыми глазами сосредоточенно сужаются.
— Это было дерьмово. Я понял, как только, блядь, позволил тебе уйти. Очевидно, я не могу терпеть девушек в своем доме, не ведя себя как придурок. Извини.
Я тянусь через стол и похлопываю его по руке.
— Ну вот, неужели это было так трудно?
— Да, — ворчит он.
— Держу пари, тебе стало легче, не так ли?
Он отказывается отвечать, вместо этого надевает кепку. Сжимает козырек и сутулится в кресле.
— Итак, этот сбор средств, есть что-то, что мне нужно знать?
— Например?
— Ну, не знаю... мы там с кем-нибудь встречаемся? Кто-нибудь из твоих друзей идет?
— Моих друзей не затащишь туда и под страхом смерти.
Я смеюсь.
— О, я уверена, что это не так.
Не могут же они все быть твердолобыми ослами, как он.
— Наверное, ты права, — раздраженно соглашается он. — Мой сосед по комнате превратился в гребаного слабака с тех пор, как начал встречаться со своей девушкой. Он бы точно пошел.
Я улыбаюсь.
— Значит, будем только мы?
Зик хмурится.
— Нет. Мой тренер по борьбе будет там со своей женой, и, возможно, еще несколько человек по программе. Очевидно, тренер любит такое дерьмо, кто знает?
— Почему... — мне приходится прочистить горло, заикание прямо на кончике языка. — Почему он заставляет тебя идти?
Должно быть что-то, о чем он мне не говорит.
— Потому что он козел.
Еще один смешок грозит вырваться наружу, и он бросает на меня взгляд.
— У кого-то сегодня смешливое настроение.
— Мне жаль.
Его глаза сверлят меня, губы подергиваются.
— А мне нет.
Глава 8.
«Я уже видела этот член лично и не была впечатлен, так какого черта он посылает мне его фотографию? Я ненавижу повторы»
Зик
Впервые за несколько недель я не тащу Кайла в детский парк. Вместо этого я тащу его на другой конец города, где есть скейт-парк, бейсбольная и баскетбольная площадки.
— Эй, малыш. Ты хорошо играешь в баскетбол? — Я вижу баскетбольный мяч на середине старого огороженного двора.
Это место не особо поддерживают в порядке; неплохо было бы заново постелить асфальт, и сорняки растут как дикая трава между трещинами. Линии границы двора нуждаются в свежей краске, не говоря уже об ограде, которая видела лучшие дни.
Тем не менее, он пуст, и, к счастью, старый, выцветший баскетбольный мяч оставлен в одном из четырех углов.
Я забыл взять с собой.
Кайл пожимает худыми плечами.
— Мы играем в школе, в спортзале.
— Ты хорош?
Еще одно пожатие плечами.
— У меня неплохо получается. Я могу бегать кругами вокруг Томми Бауэра, так что ...
— Хочешь побросать в кольцо? Этот парк, похоже, нуждается в каких-то действиях.
— Конечно.
— Беги туда и принеси мяч. Я положу свои вещи на скамейку. — Я оглядываю его с головы до ног. — Хочешь, я возьму твою куртку, чтобы она не мешала?
— Конечно.
Он снимает серую потертую толстовку на молнии.
Мне действительно нужно купить этому парню новую гребаную толстовку, и, очевидно, ничего, кроме толстовки борьбы Айовы, не подойдет. Я делаю мысленную пометку взять одну из кладовки, где мы получаем нашу спонсируемую одежду и прочее. Если у них нет детских размеров, я просто возьму ему мужской.
Долговязая фигура Кайла бежит назад с мячом в руках.
— Предполагается, что ты должен вести эту штуку, — шучу я.
— Я коплю силы на то, чтобы надрать тебе задницу, — отвечает он.
Маленький умник.
Он спотыкается в нескольких футах от меня, и мой пристальный взгляд падает ему на ноги. Эти кроссовки изношены в хлам.
Возвращаюсь к его лицу.
Его большие голубые глаза смотрят на меня, и я заставляю себя улыбнуться.
— Хочешь сделать это интересным?
Он наклоняет голову.
— Что это значит?
Громкий смех вырывается из моего горла, начинаясь из моего нутра.
— Это просто выражение; оно, в основном, означает, что хочешь рискнуть в игре.
— О.
По его лицу видно, что он до сих пор понятия не имеет, о чем я говорю.
— Мы с друзьями делаем ставки. Хочешь рискнуть? Победитель забирает все, проигравший платит.
Я выхватываю мяч у него из рук и бросаю один раз, а он плюхается на скамейку в парке.
— Ставки – это то, что люди делают ради забавы. Скажем, я могу поспорить, что смогу опередить тебя в гонке до ограды. Если мы примчимся, и я выиграю, ты должен мне содовую.
Все его лицо светится пониманием.
— О да! Ставки! Мы все время так делаем в школе!
Здорово.
— Итак, хочешь поспорить со мной?
— О чем?
— Держу пари, ты не сможешь забить больше корзин, чем я.
— Зачем тебе спорить со мной? Я всего лишь ребенок.
Кайл медленно встает со скамейки и идет ко мне, останавливаясь, чтобы завязать шнурки своих поношенных кроссовок. Я пялюсь на них в сотый раз, пока он завязывает шнурки.