Она мокрая, мягкие завитки между ее ног делают меня ещё тверже, чем раньше. Господи, эти гребаные кудри. Я не трахал никого с волосами на киске годами. Это суровое напоминание о том, насколько она неопытна.
Я раздвинул ее большим пальцем, потираясь покрытым латексом членом вверх и вниз по щели ее киски, осторожно продвигаясь вперед. Я очень медленно проскальзываю внутрь, постепенно проникая глубже, нарастающий стон поднимается в моей груди.
Тест на самоконтроль.
Этот как гореть на медленном огне, и это убивает меня; я хочу врезаться в нее так чертовски сильно, что это физически больно.
Она такая тугая.
— Ты не сломаешь меня, Зик. Просто сделай это уже.
Я качаю головой, на лбу бисеринки пота.
Нет.
Нет, я не собираюсь это делать.
Решив не торопиться, я делаю вдох, считая в уме, как мы делаем в борьбе. Считаю, как я делаю, когда поднимаю вес. Считаю, как я, когда…
— Не двигайся, пожалуйста, — требую я в ее пухлые розовые губы. — Пожалуйста. Господи, детка, не двигайся.
Если она шевельнется, клянусь Богом, я потеряю самообладание и взорвусь еще до того, как окажусь внутри.
Мои бедра двигаются вперед, инстинктивно желая толкнуться. И толкнуться, и толкнуться и выбить из нее дерьмо. Я хочу вдолбить её в изголовье кровати, и боже, это пытка.
— Ммм, — мурлычет Вайолет, не обращая внимания на мой внутренний диалог.
— Ты наслаждаешься этим только потому, что я еще не вспахал тебя, — задыхаюсь я.
— Повтори, — стонет она.
— Ты хочешь, чтобы я вспахал тебя, детка?
— О, ты так хорошо чувствуешься... — Боже, она стонет так громко, а это только кончик.
Ее руки блуждают по моей спине, скользя и скользя по моим напряженным мышцам. Через дельтовидные мышцы и вниз по позвоночнику к заднице.
Ей нужно остановиться.
— Ты кончишь так чертовски сильно, когда я буду внутри тебя, обещаю. — Я дышу ей в ухо. — Но притормози, Вайолет.
Я чертовски боюсь причинить ей боль.
— Не могу! Это ощущается…
— Знаю, знаю, — бормочу я в ее волосы, в ее великолепные белоснежные волосы.
Мои руки трясутся, балансируя по обе стороны от ее головы; не желая раздавить ее своим весом, мой член вдавливается в ее скользкий жар. Один дюйм. Затем еще один, вдавливая мой таз в нее. Не толкается, не вколачивается — просто дразнит. Это трение? Чертовски воспламеняемое.
Вайолет задыхается так громко, что я чувствую это в своем члене и до кончиков пальцев ног.
Застонав, я скольжу рукой вниз по ее бедру и под задницу. Распластавшись, моя ладонь скользит под ее ягодицы, пальцы находят путь к ее щели, затягивая меня глубже в нее.
— О, черт, — выпаливаю я, потому что это так приятно, что мои глаза закатываются.
Мои ноздри раздуваются, и я вдыхаю. Выдох.
— Э-это... так ... — Вайолет тяжело дышит и стонет. — Это так ...
— Скажи, что тебе хорошо, — прошу я, нуждаясь в толчке. Втолкнутся в нее. Хоть что-то. Что угодно. — Пожалуйста, детка, скажи это.
Ее голова откидывается назад, и я облизываю ее горло. Сосу и трахаю. Кусаю ее за мочку уха.
Руки Вайолет скользят вниз по моей спине, хватая меня за задницу. Она сжимает. Тянет.
— Это удивительно, потрясающе. Если я раздвину ноги, будет ли это…
Я не слышу, как она заканчивает фразу. Все, что я слышу — это я раздвину ноги, раздвину ноги, раздвину ноги, и я слетаю с катушек. Я чувствую, как она раздвигает эти чертовы ноги. Эти фарфоровые, кремово-белые бедра, между которыми я уютно устроился.
Мой член пульсирует. Вибрирует.
— Он только что стал больше? — Глаза у нее большие, как блюдца.
— Да, черт возьми.— Я скрежещу зубами, не в силах прекратить грязные разговоры. — Тебе это нравится?
— Да... — ее рот складывается в крошечную букву «О», губы приоткрываются. — Да, мне ... Мне нравится.
Я вдавливаю и вдавливаю в нее свой таз, мои яйца и ее киска прижаты друг к другу так плотно, что нет места даже для пальца.
— Мне нужно трахнуть тебя, Пикс, я должен.…
Теперь я умоляю, хотя никогда не делал этого, бесстыдно.
Я никогда не умолял.
— Пожалуйста, Вайолет, черт, пожалуйста, позволь мне трахнуть тебя.
— Да! Да! Сделай это, Зик, Зик, это сводит меня с ума.
Я медленно выскальзываю.
Затем быстро подаюсь вперед.
Медленно выскальзываю.
Губы плотно сжаты, предвкушение и устойчивое наращивание гораздо более опьяняющие, чем скорый, быстрый трах, который я привык давать безымянным, безликим студенткам.
Она такая тугая. Я не религиозный человек, но, Боже, она такая тугая, что я возношу молитву, благодаря своего создателя; я мог бы умереть внутри нее и быть на небесах.
Предательский признак того, что мои яйца напряглись, заставляет меня напрячься.
О черт, я сейчас кончу.
Черт, черт, черт.
Прошло всего пять минут, максимум.
— О Боже, — ругаюсь я. — Дерьмо.
— Что…?— Вайолет ошеломлена, все еще держится, пока я извергаюсь внутрь презерватива. — Что это было?
Боже мой.
Мой потный лоб падает на подушку над ее плечом.
— Мой оргазм, — бормочу я в матрас.
— Ты кончил?
Я ворчу.
— Уже?
Серьезно, ей обязательно говорить это вслух? Это кастрирует.
— Ага.
Я не настроен поболтать.
Вырываясь из нее, я слезаю с кровати, откидываю одеяло, чтобы попасть в туалет, и выбросить презерватив. Вымыть руки.
Возвращаюсь в спальню и ложусь в постель, накрывшись черными простынями. Я закидываю руки за голову, а Вайолет неуверенно наблюдает за мной со своей стороны кровати.
— Иди сюда, — говорю я, притягивая ее к себе, чтобы она могла наклониться ко мне, положив голову мне на плечо. Протянув руку, я поглаживаю шелковистые пряди ее светлых волос, позволяя локонам просочиться сквозь пальцы.
Она осторожно кладет руку мне на грудь, перебирает темные волосы на моей груди, наклоняется ко мне.
Я целую ее в нос.
— Больно?
Она ерзает под одеялом, потирая колени.
— Я так не думаю. Может быть
— Я слышал, что иногда, когда секс жесткий, то, когда ты потом писаешь, это обжигает.
Какого черта я это сказал? С каких это пор я болтаю всякую ерунду? Мое тело теперь должно сделать мне одолжение и охладить себя нахрен, когда оно сбросило свой груз менее чем за пять минут.
Ви не отвечает, только водит кончиком указательного пальца по моему правому соску, круг за кругом. Я знаю, что она делает это не для того, чтобы соблазнить, поэтому делаю несколько глубоких вдохов, когда тело начинает медленно гудеть. Каждое прикосновение — это искра, чтобы зажечь меня.
Я играю с единственным браслетом на ее запястье – амулетом с подсолнухом, отражающим свет настольной лампы.
— А ты обычно... ну, знаешь... так быстро? — Она деликатно откашливается.
— Если ты спрашиваешь, обычно ли я кончаю так быстро, то ответ нет. — Я морщусь.
Она мычит, палец перемещается от моей груди к ключице, медленно проводит им по моей коже.
— Было больно? — Ловлю себя на том, что спрашиваю.
— Немного, но мне тоже было хорошо. Очень хорошо — Ее хорошенькое личико смущенно прячется у меня под мышкой. — Прошло много времени.
— Как долго?
— Понятия не имею.
— Да, ладно, девчонки всегда знают такое дерьмо. Вы, вероятно, знаете с точностью до дня.
— Хорошо, хорошо. Прошло четырнадцать месяцев, вроде того.
— Четырнадцать месяцев? Это больше года.
Круто. Звучит умно.
Я запечатлеваю влажный поцелуй на ее приоткрытых губах, скользя языком внутрь, желая поглотить каждый дюйм ее тела.
— Это прощальный поцелуй? Это та часть программы, где ты просишь меня уйти? Это то, что обычно происходит? Ты выгоняешь людей после того, как переспал с ними?
Она выпаливает целую вереницу вопросов, и ответ на каждый из них «Да».
Я пытаюсь не придавать значения разговору, которого не хочу.
— Да. Это то, что я обычно делаю.
— Ты хочешь, чтобы я ушла?
Я молчу, потому что, по правде говоря, когда я был в ванной, я думал, чем это закончится для нас, если я ее вышвырну.
Думал об этом, пока выбрасывал презерватив в мусорное ведро. Думал о том, как я мог бы использовать хороший ночной сон, один в своей собственной кровати – считал это наименее идиотским способом.
Но потом я долго смотрел на себя в зеркало, пристально всматривалась в свое отражение. Серые, безжизненные глаза, которые обычно смотрели на меня, вовсе не были безжизненными; они сверкали, и это, черт возьми, лучший способ описать это, не звуча глупо.
И на моем лице была гребаная улыбка. Настоящая улыбка, с зубами и все такое, и это должно что-то значить, верно?