— Мой номер... — начинает она.
Я стою, скрестив руки на груди, прислонившись к стойке.
— Мой номер... — повторяет Кристал.
Острый локоть упирается мне в грудную клетку.
— Зик, достань телефон.
Твою ж мать.
— Привет, Дэниелс. Я слышал, ты теперь нянька, — кричит один из моих товарищей по команде в тренажерном зале, когда я поднимаю солидные триста фунтов над головой.
— Бедный ребенок, — смеется кто-то еще.
Я хрюкаю, выдыхая воздух, пот покрывает верхнюю губу, грудь, спину и лоб. Капля пота стекает по моему виску, пока я возвожу стену, мысленно блокируя звук раздражающего голоса Рекса Гандерсона.
— У парня горячая мамочка?
Какого хрена?
Я пытаюсь поднять голову, несмотря на вес, который я в настоящее время отжимаю.
— Забей, чувак, ты почти закончил. Еще шесть. — Себастьян Осборн, мой товарищ по команде и сосед по квартире, смотрит на меня сверху вниз, сжав губы в жесткую линию. — Заткнись на хрен, Рекс, он в середине серии. — Затем, обращаясь ко мне, добавляет: — Еще пять.
Четыре.
Три.
Два.
Один.
Металлический прут с грохотом ударяется о стойку, и в тот же миг воздух покидает мое тело, долгий, громкий вздох, вырвавшийся от напряжения. Я лежу неподвижно, вдыхая и выдыхая, чтобы наполнить легкие воздухом.
Напрягаю грудные мышцы. Поднимаю туловище вверх, оседлав сиденье скамейки.
— Я слышал, ты не просто нянчишься с детьми.
— Ах вот как? — огрызаюсь я.— Где ты это слышал?
— Мой ассистент в общежитии работает волонтерами в Туристическом информационном центре рядом с каким-то парком. Она видела тебя вчера с детьми и блондинкой.
— Ну, разве она не кладезь информации?
— Вижу, ты не отрицаешь.
— С чего бы это? Твой ассистент уже сообщил тебе пикантные подробности. Вчера я был в парке. Как захватывающе.
Гандерсон смеется.
— Ты нянчишься бесплатно, Дэниелс? У меня есть для тебя работа. Моему младшему брату восемь.
— Тебе что, нечего делать, Рекс? Может наполнишь бутылки водой? Принесешь нам свежие полотенца? — Оз отходит от моего места на скамейке и направляется к гантелям. Он стоит перед стойками, размышляя, прежде чем выбрать две тридцатифунтовые гантели и начать серию упражнений.
Вайолет прочищает горло.
— Итак, я-я знаю, что это прозвучит неловко, но я сказала им, что, по крайней мере, спрошу тебя.
— Я думал, что пришел в библиотеку, чтобы побыть в тишине и покое, а не болтать.
Она снова помогает мне, но вместо того, чтобы перейти к делу, сегодня она предпочитает поболтать. Моя работа по биологии должна быть сдана через две недели; отчаяние и решимость сделать эту чертову вещь, единственные причины, по которым я запланировал время, чтобы она сидела напротив меня.
Моя ручка парит над раскрытым блокнотом на столе.
— Я-я знаю, знаю, но я им сказала.
— Им, это кому?
— Саммер и Кайлу.
Это привлекает мое внимание.
— Какого черта им надо?
Вайолет прищуривает миндалевидные глаза, черные ресницы трепещут. Нервничает.
— Они же дети. Пожалуйста, будь почтительным.
— Ладно. Что эти милые дети хотят, чтобы ты спросила у меня? — Я ухмыляюсь. — Так лучше?
— Кайл и Саммер разговаривали…
Чертов Кайл. Этот парень и его вмешательство.
— …и дети интересуются…
О… Дети интересуются?
— ...Могли бы мы устроить игровое свидание в следующий четверг. Я-я обещала, что, хотя бы спрошу.
Мы сидим молча, пока до нас доходят слова.
Она приглашает меня на свидание.
Игровое. Свидание.
Я. С двумя детьми.
Очень смешно.
Она продолжает, потому что если я что-то и обнаружил в Вайолет, так это то, что она готова на все ради маленького ребенка.
— Кайл предположил, что ты откажешься.
— Кайл очень умный мальчик.
— Ты даже не собираешься подумать об этом, не так ли?
— Нет. С чего бы это?
Она делает глубокий вдох для храбрости и продолжает:
— Потому что дети хотят…
— О! О! — издеваюсь я. — Дети хотят! Позволь мне упасть к твоим ногам, делая всякое забавное дерьмо, потому что какой-то одиннадцатилетний мальчик умоляет меня об этом. — Я смотрю на нее в упор. — Жестоко. Дерьмо. Дети не всегда получают то, что хотят, Вайолет. Это называется жизнь, и они будут горько разочарованы во всем остальном.
Она молча смотрит на меня. Ожидает.
Терпеливо.
Всегда такая чертовски терпеливая.
Это нервирует и раздражает.
Как Джеймсон, подружка Оза.
— Я понимаю.
— Ты даже не попытаешься меня переубедить? — Выплевываю я, не в силах больше выносить ее двойственность. — Ну, знаешь, для детей.
— Нет. — Ее тихий голос едва ли выше шепота. – У меня не было такого намерения, я не хотела тебя так раздражать и з-злить из-за этого. Мне так…
— Не извиняйся, мать твою. Мы можем просто закончить это чертово эссе, чтобы я мог пойти домой? У меня куча других занятий. — Я зажимаю переносицу большим и указательным пальцами.
Боже правый. Она смотрит на меня так, будто я только что пнул ее щенка, удрученная и подавленная, без сомнения, из-за моего бессердечного отказа.
Что ж, это чертовски плохо, потому что у меня нет времени думать о ее чувствах. Или Саммер. Или Кайла. Так что она может просто взять свои грустные глаза и рот с опущенными уголками и…
Покачав головой, я игнорирую узел, образовавшийся внизу живота, списывая это на голодную боль. Да, должно быть так оно и есть; я не ел несколько часов и обычно не провожу больше двух часов между перекусами. Иначе с чего бы мне чувствовать себя так дерьмово?
Тишина за нашим столом оглушительна.
Следующие тридцать пять минут мы работаем бок о бок, делая заметки и обмениваясь информацией для моей статьи. Вайолет не улыбается. Не смеется.
Ни разу не заикается, потому что ни хрена не говорит.
Ничего не делает, только редактирует мое эссе по биологии; этот ярко-желтый маркер скользит по моему блокноту плавными движениями. Ее безразличие видно по прямой линии ее обычно улыбающегося рта. По нерешительным ответам на мои научные вопросы. По тусклому блеску ее настороженных глазах.
Сейчас я следую за ними, пока она читает мою статью, просматривая тщательно сформулированное эссе, следя за тем, как ее глаза следуют от строки к строке, время от времени расширяясь.
И улыбается.
Я этого не вынесу.
— Что тут такого смешного?
Пытливый ум желает знать.
— Ничего.
— Чушь собачья. Ты смеешься надо мной. Дай мне эссе. — Я пытаюсь выхватить его, но маленькая дразнилка держит его далеко от меня.
— Я не смеялась над тобой, Зик. — Она кажется застенчивой. — Я была удивлена, вот и все, особенно этой строчкой.
Я наклоняюсь ближе, когда она протягивает его мне, указывая пальцем на предложение в конце абзаца.
— Это хорошо. Проницательно.
Я стискиваю зубы и скрещиваю руки на груди.
— Знаешь, я умный, а не чертов идиот.
— Я никогда не подразумевала, что ты идиот, — тихо говорит она. Пауза. — Но давай посмотрим правде в глаза, это статья о людях, имеющих детей от своих кузенов, и я-я не ожидала, что в ней будет столько самоанализа.
Я поднимаю бровь.
— Самоанализ - это хорошо.
— Что-нибудь еще? — Спрашиваю я, теперь жаждущий ее похвалы.
— Все это на самом деле действительно… хорошо. Я бы сказала, если бы это было не так. На втором курсе у меня была профессор Двайер, и я знаю, как она жестко оценивает.
Она не шутит; Двайер - тираническая сука.
Она у меня меньше половины семестра, а я уже терпеть ее не могу. Её класс. Ее ассистента, который такой же большой хрен, как и она.
— В любом случае, — говорит Вайолет, — я думаю, что она будет приятно, эээ ... удивлена? По поводу твоей темы. Это будет приятным разнообразием среди всех других скучных тем.
— О чем была твоя статья, когда ты училась у неё?
Вайолет щурится, уголки ее глаз задумчиво морщатся. Ее дерзкий нос дергается, напоминая мне кролика.
— Э-э, дай мне подумать секунду. — Теперь она закрывает глаза и, я уверен, представляет себе свою работу. — Кажется, это было что-то по окружающей среде и какой эффект она оказывает на людей с онкологическими заболеваниями.— Она бросает на меня робкий взгляд. – Жуткая скукотища, я знаю.
— Звучит чертовски скучно.
Ее карие глаза расширяются.
— О, ну, простите, мистер врожденный дефект у детей от кровнородственных браков.
— Ты меня дразнишь?
Она краснеет.