Элизабет поднялась на локте.
— Может быть, тебе будет интересно узнать: твоя дочь вернулась домой в сопровождении полицейских.
— Полицейских?
— Вот именно. Но ты, разумеется, настолько занят, что до собственных детей тебе дела нет.
— Но почему?
— Она танцевала на Гринмаркет-сквер и сама себе подпевала.
— Они предъявили ей какое-нибудь обвинение?
— Тебя бы это, конечно, устроило?
— Не говори глупостей. Ей предъявили обвинение?
— Какой-то сержант пожалел ее и выспросил у нее адрес.
— Слава богу. Она… это наркотики?
— Что же еще?
Он подергал полуразвязанный галстук.
— Не понимаю, что творится с девочкой.
— Ты прекрасно знаешь, что с ней творится.
— О чем ты?
Она бросила на него взгляд, полный презрения, и откинулась на подушку.
Он облизал вдруг пересохшие губы.
— Нет, все-таки о чем ты?
На его тумбочке зазвонил телефон. Деон вздрогнул, шагнул к нему и схватил трубку.
— Слушаю.
— Профессор ван дер Риет?
— Да-да.
— Это Мулмен, сэр. Простите, что беспокою вас.
— Неважно. В чем дело?
— Вы же сказали, сэр, чтобы я позвонил, как только посмотрю снимки. — В его голосе послышалась боль.
— Я помню.
— Снимок показывает затемнение правого легкого, приблизительно на две трети. Рентгенолог говорит, это коллапс нижней и средней долей.
— Так. Я сказал вам, что делать. Вы перевели малыша в послеоперационную?
Молодой человек нервно кашлянул.
— Сестра говорит, что она не может принять ребенка в палату.
— Что-что?
— Она говорит, что не может принять ребенка банту — видите ли, там лежит белый ребенок, — убитым голосом сообщил Мулмен. — Я приготовил капельницу, сэр. Придется все делать здесь.
— Какого черта… Это был единственный довод? Только потому, что в отделении лежит белый ребенок?
— Да, сэр. — Мулмен помялся. — Но мне кажется, это исходит не от сестры. Так распорядилась старшая сестра.
— При чем здесь она?
— Сестра сообщила о том, что к ней кладут нового больного, и та не велела его принимать.
— Какое право имеет старшая сестра указывать, где мне лечить моих больных?!
— По-моему, так распорядился директор.
— Но ради всего святого! Я… Ладно, неважно. Слушайте внимательно. Вы возьмете ребенка на руки и отнесете в послеоперационную палату. И тому, кто попробует вам помешать, придется плохо. И вызовите Тома.
— Уже вызвал, сэр. Он едет.
— Молодец. А как Мариетт?
— Все в порядке. Если не считать блокады.
— Хорошо. А теперь делайте, что я велел. Я сейчас приеду.
Деон положил трубку.
— Где Лиза? — спросил он.
— У себя в комнате, — ответила Элизабет.
— Ну так пусть там и остается. Я должен съездить в больницу, но скоро вернусь.
Она не ответила, даже не взглянула в его сторону. Он привился завязывать галстук, а сам весь кипел при мысли о вмешательстве директора. А он-то думал, что они с ван Рином хотя бы с этим вопросом покончили. Когда он начал оперировать в детской клинике, там нашлось место только для одной послеоперационной палаты. Естественно, им почти сразу же пришлось столкнуться с расовой проблемой, от которой невозможно уйти в этой несчастной, ханжеской, совсем запутавшейся стране. И вот чтобы не допустить смешения рас, он был вынужден одну неделю оперировать только белых, а в следующую — только цветных и черных. Но разумеется, из этого ничего путного не вышло. Болезни не признают расовых запретов. Нередко ребенок с темным цветом кожи к концу недели не успевал настолько оправиться, чтобы его можно было перевести в обычную палату. Или же в «белую» неделю приходилось срочно оперировать черного больного. Он объяснил все это директору как мог тактичнее:
— Из этого ничего не выходит, да и никогда не выйдет. В будущем я не намерен морочить себе голову цветом кожи моих пациентов. Я буду оперировать и выхаживать всех детей вместе, и к черту остальное!
Доктор ван Рин прекрасно понимал положение, но боялся взять на себя ответственность.
— Все это очень хорошо, Деон. Но мы обязаны подчиняться законам страны. Вы же знаете.
— Ну, если вы намерены столь строго соблюдать закон, так должны запретить мне оперировать белых и черных в одной операционной, используя один и тот же наркозный аппарат, а также с помощью одной бригады. Это фарс и больше ничего. С тем же я столкнулся в главном корпусе. Там допускают небелых сестер к работе в операционной для белых, а в палаты для белых — тех же самых сестер к тем же пациентам — ни-ни… Вы знаете, что мне ответила старшая сестра, когда я спросил ее, где же тут логика? «Да, но ведь в операционной белый больной спит». Вам приходилось слышать что-нибудь подобное?